Проводив их откровенно недоуменными взглядами, Виктор и Женя молча занялись едой.
— На ваш вопрос определенно не ответишь, — сказала Зоя покровительственно. — Если чувство к человеку слабенькое, на этом все обрывается, а если сильное… Мой отец завоевывал маму упорно и долго. Она любила другого, который не любил ее, и отцу пришлось сначала выкорчевывать пни.
— И выкорчевал? — спросил Юрий несмело.
Вкрадчивость вопроса показалась Зое подозрительной.
— У вас случайно не так же?
Юрий не собрался с духом ответить напрямик.
— А он любит ее? — допытывалась Зоя.
— Нет.
— У нее это давно?
— Вросло.
И, движимая не столько любопытством, сколько желанием взвесить соотношение сил, Зоя продолжила допрос.
— Я ее знаю?
— Знаете. Вы учились в одной школе, правда, в разных классах. Только прошу…
— Я умею быть другом.
— Жаклина… — выдохнул Юрий.
Поколебавшись немного, — что разумнее: огорошить Юрия или промолчать? — Зоя сказала:
— Его трудно выбросить из сердца. Даже мужчины в нем души не чают. Для Жени, например, он кумир.
— Вы кого имеете в виду? — Юрий никак не мог подумать, что состав действующих лиц уже полностью разгадан.
— Как кого? Вашего брата Бориса.
Юрий повернулся на каблуках и, взбешенный, пошел к столу. До сих пор он полагал, что о чувстве Жаклины к Борису знают только в их семье. Оказывается, это вовсе не так. Выпил одну рюмку, другую, от третьей его удержала Зоя.
— Перестаньте. Нет ничего омерзительнее пьяного мужика! — Уведя Юрия опять на балкон, проговорила назидательно: — Это снадобье не помогает завоевывать любовь. Так можно потерять ее окончательно. Между прочим, нечто подобное произошло с небезызвестной вам Лагутиной.
— Смотрите… Тут все все знают…
— Знают, кстати, немногие. Я просто оказалась в их числе.
Глаза Юрия вдруг наполнились светом.
— Зоя, можно прочитать вам стихи?
— Ваши?
— Да.
— Конечно.
Юрий чуть спасовал, но отступать было не в его правилах. Вздохнул и начал:
Заметив на лице Зои непонятную гримаску, Юрий не стал продолжать. Обеспокоенно спросил:
— Очень плохо?
— Какое это имеет значение, когда стихотворение пишется в двух экземплярах — для себя и для нее.
— Даже в одном. Для себя. А вы скоро поженитесь? — ни с того ни с сего проявил любопытство Юрий. — Давайте-ка множьте число счастливых пар. Пока в них избытка не ощущается.
— Нам торопиться некуда, — внутренне отгораживаясь, сказала Зоя и, предваряя дальнейшие расспросы, повернула разговор: — У вас как отношения с братом?
— Когда узнал — возненавидел. Потом одумался. Он-то ни при чем.
— Ни он ни при чем, ни она ни при чем. Любовь в молодости не подвластна здравому смыслу. Разве мне не удобнее было влюбиться в Виктора? Нас многое объединяет. И увлечение, и цели…
— С Женей вас еще большее объединяет! — сразу взъерошился Юрий.
— Вы за Женю не беспокойтесь, — обронила Зоя снисходительно. — Он вне конкуренции, а потому вне опасности.
Когда вернулись к столу, Женя рассказывал Хорунжему, какие трудности пришлось преодолеть цеховикам при освоении конвертора и как наконец подошли к счастливому финалу. Рассказывал он с таким подъемом, с такой значительностью, словно это было событие вселенского значения.
И Юрий, который только что был целиком погружен в свои горести, вдруг ожил. Слово по слову — и вот уже, преодолев неприязнь к Хорунжему, он повествует о том, как кипятился отец, стараясь, чтоб испытание фурмы провели именно в их смене, к каким ухищрениям прибегал, добывая для Жени славу первой продувки.
А Зою охватила грусть. Она лишний раз почувствовала, что мир Жениных интересов отличен от ее мира, что он исступленно любит свое дело, и она обречена на постоянную борьбу между семейным долгом и искусством. Невольно вспомнился день, когда она впервые и потому с особой остротой поняла всю сложность их отношений, таких простых и ясных на первый взгляд.
Женя, в ту пору сталевар, повел ее в мартеновский цех. Замысел его был прозрачен донельзя: посмотри, оцени и уступи. Она пошла с чувством внутреннего сопротивления, настроив себя совершенно определенно: ничем не восторгаться, ничему не удивляться.
Самое большое здание, которое ей до сих пор пришлось видеть, был ангар для крупных самолетов. Здание цеха оказалось куда больше. Человек терялся в нем, как килька в пасти кита, и рядом с огромными печами, ковшами, кранами выглядел крохотным и беспомощным. Однако очень скоро она убедилась, что все это громадье смиренно подчиняется разумной воле человека.