И опять Пожарский 6

Зимовье большое построили. Кругом лиственницы в два обхвата, инструмент и время есть, в будущем хотели там место для сбора ясыка организовать. Центральный дом возвели в длину пять сажен и в ширину три сажени, и делился он на две половины. Кругом него глаголем расположили несколько мелких клетушек, с маленьким окном и одной дверью в каждой клетушке. Частью для припасов, коих не мало с собой взяли, частью для пленных тунгусов. Вместо ворот пристроили с обеих сторон по одной клетушке. Таким Макаром получается узенький дворик. Ещё недалече от ворот, ближе к реке, баню выстроили. Саженях в пятидесяти.

- И что эвенки не нападали больше? – отхлебнул глоток пива и Озеров.

- Как же, несколько раз пытались стрелами забросать. Отгоняли огненным боем. Приходило, правда, несколько человек и мягкую рухлядь менять и сами мы и силки на соболя ставили и из мушкетов били.

- А питались-то чем? – обмакивая корку хлеба в юшку, поинтересовался Иван.

- Да полно дичи и кабаны есть и олени, на зайцев силки ставили. Ещё лёд на реке кололи и рыбу ловили. Не голодали. Весною, когда полая вода снесла сделанную тунгусами преграду, снова двинулись в путь на лодьях, но встретили такое сильное сопротивление самояди, что это лето и всю зиму нам пришлось провести в тамошних местах. Больше в обороне сидели, чем двигались. Несколько десятков тунгусов убили и ранили, да и они стрелами у нас четверых серьёзно продырявили. Хорошо крещеный ненец Игнатий в травах разбирался, выходил раненых. Лето короткое вышло. Рано морозы ударили. С морозами и тунгусы ушли. Всего за лето и ста вёрст от предыдущего зимовья не прошли. Недалеко от устья речки Средней Кочомы пришлось снова зимовье ставить.

Вначале эвенки пытались нападать и на это зимовье, но их мы отгоняли «огненным боем». Однако вскоре нам через Игнатия Ханептека удалось помириться с ними. Торговлишку соболем и прочими зверьками наладили, даже несколько совсем дорогих горностаевых шкурок принесли, и совсем уж редкую шкуру большущего соболя – росомахи, которую местные называют - йекен. Как Тунгуска вскрылась, дальше тронулись. Теперь уже эвенки не препятствовали нам продолжать плавание.

До самого конца лета шли. Река всё мельче и уже становилась. Много перекатов пошло. Сотен семь, а то и поболе вёрст прошли. Остановились ввиду небольшой горы, когда и плыть уже нельзя было, да и о зимовье подумать следовало. Гору Юрьевой назвали. Там местные охотники и поведали, что совсем недалече верстах в двадцати начинается речка Чечуйка, что вскоре впадает в большую реку, которая течет встреч солнцу. Зимовье всё ж на Тунгуске поставили. Попроще, чем два предыдущих, тунгусы не шалили, так, что избой да баней обошлись. Всю зиму и с местными торговали и сами промышляли, богаты те места зверем. Тунгусам-то вся эта пушная мелочь без надобности, не тронутые места. По снегу по волоку за зиму и шитики перетащили.

Только лёд сошёл, двинулись дальше. Как тунгусы и баяли, вскоре Чечуй влился в широкую реку. Половодье, да и река сама быстрая, лодьи летели прямо. По берегам стояли поросшие густым лесом горы, ещё бывали красивые утёсы из красного камня, у подножья которых тянулись узкие бичевники (Бичевники — слегка наклонённые к реке низкие заливаемые берега, тянущиеся узкой полоской у подножья обрывистых высоких берегов).

Всё дальше шли на восход. Много чудес на Лене реке! Вот, к примеру, горы «Гусельные», как сразу назвал их Буза. Их было две рядом. Они обрывались у реки высоким крутояром из вертикальных пластов разноцветного камня — красного, серого, жёлтого, оранжевого. Тонкие, длинные и прямые пласты напоминали гусельные струны. Красота невиданная. Люди даже грести бросили.

Спустя ещё несколько дней достигли мы совсем удивительного места. От гористого правого берега отделялись высокие каменные столбы. Они тянулись в три ряда и состояли из пластов тако же. Пласты лежали один на другом — белые, красные, жёлтые. Очертания столбов причудливо больно: то башня, то терем, то какие-то животные сказочные. И везде Лена была усеяна островами. Вскоре дошли до места, где Лена повернула на север и вышла на равнину. На берегу стали появляться селения, и в них новый, не известный доселе народ — якуты. Приветливо встречали они нас, угощали кониной, рыбой. А вскоре встретились мы и с якутским вождём Тыгыном. Он целый пир в нашу честь устроил.

Одна лодья у нас совсем плоха была. Решили мы, новую сделать. Нашли дерево подходящее, свалили, киль изладили, стали борта наращивать. Якуты всё крутились вокруг, перенимали новое ремесло. Смолу принесли. А пока мы шитик делали, одна лодья наша прошлась по могучему притоку Лены Алдану, что вливается в неё как раз возле посёлка Тыгына. Алдан этот тоже с восходу течёт. Только через седмицу вернулась, повертает вскорости Алдан на полудень. Старшим у них был литвин Добрынский. Мы как раз шитик доделали. Снабдил нас Тыгын провизией, кониной, рыбой, орехами. Зимовать столь малым отрядом в этих местах поопасались. Много больно якутов там обитает. Вроде мирные, да кто их знает, что удумают за зиму.