И приходит ночь

– Это же не навсегда, – твердо произнесла Уна. – Ты всегда можешь вернуться. Я люблю тебя, Рен. Не важно, как далеко ты зайдешь, это, по крайней мере, не изменится.

– Я так сильно люблю тебя. – Рен обняла ее, вдыхая знакомый запах костра. – И спасибо тебе за… за все.

– Побереги благодарности. У тебя осталось полтора часа, чтобы догнать его.

– Мне этого хватит, – выдохнула Рен. – Поможешь собраться?

– Конечно. – Уна склонила голову. Ее волосы скрыли лицо сияющей темнотой. Когда она снова подняла голову, ее янтарные глаза блестели, а щеки были мокрыми от слез. С притворным отвращением она сказала: – Как тебе это каждый раз удается? Я чувствую себя нелепо.

– Это не так, – прошептала Рен. – Это не нелепо.

Уна – резкая, беззащитная и печальная – улыбнулась ей.

Это было самое красивое, что Рен когда-либо видела.

40

Оглядываясь назад, Рен с абсолютной уверенностью могла сказать, что не стоило ехать в королевской карете.

Это было трехтонное серебряно-золотое чудовище. Мерцающие газовые лампы венчали каждый угол крыши и освещали нарисованные фазы луны на черной кабине. Между передними колесами, спицы которых сверкали серебром в солнечном свете, стояла статуя Богини из чистого серебра с тремя безмятежными и внушительными лицами.

Восемь белых лошадей тащили карету по мощеным улицам. Она накренилась, как неуклюжий зверь, как лодка, подброшенная бурей. Словно мало было Рен тревоги, переворачивающей желудок. Она прижалась лбом к окну и смотрела, как ее дыхание оставляет конденсат на стекле, того же цвета, что и туман, сгущающий воздух снаружи. Четверо лакеев в своих лучших ливреях и четверо гвардейцев неторопливо шли строем рядом с каретой, поскольку та лишь ползла из-за своего огромного веса и интенсивного потока транспорта.

– Дорогу! – кричал сидящий впереди кучер. – Дорогу!

Другой извозчик выкрикивал ругательства, когда мужчина вел через дорогу небольшое семейство коз. Даже лошадь, тащившая карету рядом с ними, нетерпеливо фыркнула.

Рен могла их понять. Высоко над ними часы на башне показывали 15:45. Через двадцать минут Хэл сядет на поезд до Весрии. Понятное дело, что она сможет написать ему письмо, но перспектива всех этих фанфар, всех этих ничего не значащих нервных надежд…

Рен откусила заусенец. Ее позвоночник покалывало от беспокойства.

– Далеко еще до станции, сэр?

– Одну милю, миледи.

С такой скоростью им потребовалось бы еще тридцать минут, чтобы добраться до вокзала. Это все решило. Она могла пробежать милю за десять минут, даже с тяжелым чемоданом.

– Спасибо, что подвезли. Теперь мне пора.

– Миледи?

Рен открыла дверь кареты и выскочила из нее. Колени приняли удар на себя. Она чуть не рухнула от боли – у нее было слишком много не до конца заживших ран, – но отчаяние придавало сил. Все присутствующие уставились на нее разинув рты, но она лишь слабо подняла руку.

– Простите за беспокойство!

Она бежала быстрее, чем когда-либо. Ее легкие, все еще не оправившиеся от яда, горели. Она пробиралась между повозок и через жижу из дождевой воды, мочи и эля. Она пробиралась сквозь толпы людей, возвращавшихся домой с работы, и проносилась мимо пабов, где подавали медовый ликер, мимо рыночных прилавков на площади, заполненных продуктами ранней весны, мимо женщин с плетеными корзинами, наполненными полевыми цветами и ягодами. Повсюду зима начала отступать. На деревьях пробивалась новая поросль, и в воздухе слышались слабые звуки птичьего пения.

Часы на башне пробили четыре раза – каждый удар колокола отдавался эхом у нее в голове.

Осталось пять минут.

Наконец перед ней появился вокзал. Стеклянный потолок со шпилями поддерживался железными балками. Когда она протискивалась через главные двери, локти, плечи и портфели толкали ее со всех сторон. Но она чувствовала только дикое, головокружительное биение сердца. Все, что она могла видеть, – это вторая платформа впереди, похожая на яркое путеводное сияние маяка.

Рен выбралась на платформу как раз в тот момент, когда на противоположной стороне путей мимо нее пронесся поезд. От стука его колес у нее задрожали кости. Порыв ветра хлестнул ее волосы по лицу и наполнил нос пепельным запахом креозота.

Она была здесь. Она справилась.

Но облегчение быстро сменилось ужасом. Тут так много людей, все серые и невзрачные, в черных шляпах и черных пальто. Они собирались в группы, похожие на клубы густого черного тумана. Как она собиралась найти здесь Хэла? Что, если он отправляется с другой платформы? Что, если он уехал на предыдущем поезде? Что, если она больше никогда не увидит его? Что, если…

Но затем она почувствовала натяжение уз – пусть и совсем слабо.

«Посмотри, – прошептала она, – туда».

На краю платформы она увидела его.

Ей потребовалось мгновение, чтобы узнать его. Он завязал шарф и надел широкополую шляпу, чтобы скрыть лицо. Но она узнала бы это задумчивое выражение где угодно. Над ним с крыши свисали капающие сосульки, каждая из которых словно была осколком замерзшего солнечного света. Весь ее мир содрогнулся и затрещал, как зима в оттепель.

Рен забыла, как двигаться. Как дышать.