…и просто богиня

К тому же сама себя она обожает всерьез не принимать. «И я, конечно, облажалась, все стояли и смеялись», – большинство ее частных историй завершается именно так. Рассказывая, ей нравится выставлять себя недотепой, и в этом нет жажды утешения: это тот сценарий, который почему-то должен реабилитировать ее в собственных глазах. Если верить Монике, то у нее что-то получается не потому, что хороша, а вопреки тому, что она «такая».

В горах, пока мы с Юлией катаемся на лыжах, она гуляет с мужем по окрестностям, а вечером, встречаясь с нами на кухне, на разные лады повторяет, как много они прошли, как сильно она что-то напутала и как бурно они поругались. «И тогда я кинула в него сковородку», – добавляет она, используя дежурную эту заменительную формулу для обозначания домашнего чепухового конфликта, происходящего, скорей всего, в ее собственной голове.

«Эспри» она конструирует из вечного соглашательства и веселой подвижности. Она живая от природы, но временами кажется, что ее кто-то подстегивает, кто-то говорит ей в ухо, чуть скрытое комковатой рыжиной (у нее лохматая имитация каре): «Вперед, ты должна!» – и Моника, встрепенувшись, снова производит огромное количество действий: дом, семья, кружок один, кружок другой, новый проект на работе, курсы повышения квалификации, планы на отпуск (муж болеет, надо побаловать).

Она никогда не говорит «нет». Она, даже не дослушав, выпаливает: «Здорово, конечно», а затем только наращивает вокруг осторожные «а может быть», «а что, если…».

Однажды еду в нашем горнолыжном домике взялся готовить я (был мой день рождения). «Да, конечно», – отступила Моника от плиты, присела на диван, взялась за книжку, но усидеть, конечно, она не смогла и вскоре уже стояла рядом, мешая мне почистить картошку (а затем посыпать розмарином, сбрызнуть маслом, поставить в духовку), предлагая помощь, надоедая, по правде говоря. Моника иногда забывает, что иностранцам трудно бывает сосредоточенно заниматься сразу двумя непростыми делами – готовить на чужой кухне и пытаться следовать за тонкой нитью рассказа на неродном языке, затрагивающего самые разные темы: будущее Юлии / путешествие по Шотландии / горестная история коллеги, которая развелась / счастливая история безработного, которому Моника нашла занятие / пруд в их саду, который надо вырыть заново / козы, которых она бы снова завела, но времени нет / нет же совсем времени / «годы не те».

Я не овладел искусством ее мужа слушать не все, а только главное. А может быть, не распознал еще, что у нее должно быть главным, ведь мы только друзья.

В общем, в итоге мясо с картофелем, салат капустно-морковный и морс готовила она, а я только пыжился.

Как многие болтливые люди, Моника не дает увидеть свою суть, давая лишь понять, что говорит скорее сама с собой, глядя куда-то внутрь себя, улавливая только сильные отзвуки внешнего мира, какие-то особенно четкие сигналы, – и, согласная всегда говорить «да», имитируя полнокровный разговор, она может сыпать банальностями, например тем газетно-публицистическим сухим набором, какой принято выказывать успешным немецким женщинам ее возраста.

Она отзывается на знакомые слова, а не на новые смыслы. Самые удачные ее формулировки мне кажутся заученными.

– Говори сейчас, – любит она повторять своему супругу-молчуну, – когда я умру, ты будешь жалеть, что мог сказать, но не сказал.

Он не протестует, но и книжной учености следовать не старается, оставаясь ровно таким, какой есть, – суховатым, молчаливым, начитанным.

Как не разгадал я толком тайны Моники, так неведомо мне и то, как они с мужем познакомились, почему стали семейной парой. Ни он, ни она о знакомстве своем никогда не говорили. Моника утверждала только, что отчаянно влюбилась, но, глядя на исполнительного Вильфрида, мне трудно согласиться, что он способен стать причиной любовного отчаяния. Сюжет напрашивается менее драматический.

Он тоже романтик, но по-мужски: Вильфрид любит объезжать свои мотоциклы (у него их несколько), готов ездить часами – чтобы ветер в лицо. Молча.

«Привлекать мужчин», – сказала она.

Как и большинство немок в районе пятидесяти, всей своей жизнью Моника старается транслировать исконное, неотчуждаемое право женщины на равноправие: она много работает, она состоялась как специалист. Смысл, заключенный в глаголе «привлекать», был совсем из другого сценария – женщины-цветка, приманивающего своим ароматом, «эспри», сосредоточенных мужчин-шмелей.

Ее мать была домохозяйкой: она растила двоих детей, подрабатывать бралась только в кратковременные моменты безденежья. Умерла, по немецким меркам, рано – в шестьдесят с небольшим.