И в пепел обращен

– Мы тебя не забудем, – прошептала она, в последний раз отсалютовав бывшему капитану, и с этим рыцари Халцедоновой Стражи покинули развалины Святого Павла.

Халцедоновый Чертог, Лондон, одиннадцать часов ввечеру

Сознание возвращалось медленно, понемногу, дюйм за дюймом пробивая себе путь на поверхность. Голова раскалывалась, точно разрубленная топором. Плечи поддерживали руки Луны, однако, когда в глазах прояснилось, Джек обнаружил, что королева дивных выглядит ничуть не лучше него.

«Святой Павел…»

Эта мысль заставила вспомнить все.

Можно сказать, Халцедоновый Чертог уцелел лишь благодаря вмешательству Господа… вот только Джек от души сомневался, что Господь имеет хоть какое-то касательство к волшебным дворцам и предохранению оных от бед.

«Быть может, Всемогущий откликнулся на мои молитвы? Нет. Тоже, пожалуй, сомнительно».

Тут слова Луны заставили разом выкинуть все мысли о Господе из головы.

– Ветер стихает, – дрогнувшим голосом сказала она. – Никневен идет.

В ушах звенело от непривычной тиши. Ни голоса, шепчущего об увядании и смерти, ни студеного ветра, превращавшего Халцедоновый Чертог в глыбу черного льда… Благословенный, благословенный покой да глоток тепла – что еще нужно для счастья?

И Гир-Карлин идет на переговоры…

Джек неуверенно поднялся на ноги, поднял руку, чтоб утереть лицо рукавом, и понял, что одно другого не легче. При виде его волнения Луна устало улыбнулась.

– Она еще не во дворце, – пояснила эльфийка. – У нас есть время принять ванну и переодеться.

В кои-то веки Джек не убоялся нарядов, несомненно, приготовленных для него про запас: ему отнюдь не хотелось предстать перед Никневен в таком виде, словно только что вылез из печи.

А что до самих переговоров…

После того, как рыцари Луны ушли наверх, навстречу Дракону, но прежде, чем гибель собора свалила его с ног, словно подрубленное дерево, он твердо решил одно.

«Видара мы ей отдадим, пусть даже мне придется собственными руками выкапывать этого шлюхина сына из-под земли».

Ручьи расплавленного свинца текут с Ладгейтского холма, точно кровь, струящаяся из ран величайшего лондонского собора. Поодаль златом сияет в ночи остов почтенной старушки Ратуши, служащий вторым маяком тем, кто смотрит на город с полей, что простираются к северу, или с другого берега реки. Вылепленные из папье-маше статуи великанов Гога и Магога пали к ее ногам. В сердце города тлеют груды углей, там и сям продолжают пляску языки огня, однако трехдневное бедствие обратило Лондон в дымящуюся, точно бескрайние равнины самого Ада, пустыню, средь коей высятся лишь корявые пальцы печных дымоходов да обломанные зубы каменных стен – только они и избегли гибели во всепоглощающем пламени.

Самые счастливые из тех, кто бежал от него, кутаются в одеяла, у неудачников же нет ничего, кроме нательных рубах. За ними, храня покой во имя короля, присматривают стражники, по мере сил хватающие грабителей и мародеров, вздумавших поживиться на чужом горе. Бой продолжается, и утихающий ветер впервые вселяет в людские сердца надежду: быть может, теперь им наконец-то удастся покончить с Пожаром.

Всякий, кто бился с огнем эти три дня, шепчет одни и те же молитвы, надеясь, что дымы унесут их слова в небеса, к самым ушам Всемогущего Господа:

– Да не усилится ветер, да будет же спасено то, что еще уцелело!

Часть четвертая. Жалкая горстка живых 1665–1666 гг.