Я должна кое-что тебе сказать

Эльза вспомнила о селфи, которое сделала с Тома несколькими неделями раньше. Сохранила ли она его? Вообще-то она не выносила своих фотографий и время от времени удаляла их. Это селфи и правда нашлось в удаленных фото, но осталось в памяти телефона. Она перенесла его из корзины и подключила принтер Тома. Напечатала фотографию самого большого формата, который позволял принтер, – А3. У Тома прикрыты глаза, на лице играет улыбка, а Эльза с телефоном в руке целует его шею. За ними – скульптура, установленная в новом здании Торговой биржи, куда в последние недели валил весь Париж. Три спутанных тела – двое мужчин удерживают женщину – копия «Похищения сабинянок». Скульптура была сделана из воска и постепенно таяла, поэтому на фотографии у женщины уже не было лица, остались лишь восковые подтеки на плечах и груди. Может ли встреча двух людей обернуться похищением, постепенным исчезновением «я»?

С помощью нескольких магнитов Эльза прикрепила новую фотографию на огромный холодильник. Вот. Лучше, чем ничего.

Она смела со стола в гостиной коллекцию револьверов. Да, теперь-то она может наконец-то признаться себе в этом – она с самого начала их возненавидела. Нужно было раз и навсегда избавиться от всех этих безделушек, и как она раньше об этом не подумала? Почему она жила или, точнее, выживала в этом мавзолее? Как могла она жить в присутствии призрака? Неужели она так мало ценит себя? Кто же она, она сама, Эльза?

26

Эстель Лекюйе, Сибиль Дервиль, а еще Сабин Буржуа, Фанни Делатр, Агат Руссо… Девочки, которых любили, которыми с детства гордились и восхищались. Эльза не замечала, что Эстель Лекюйе как-то особенно красива, пока мать не показала на нее, забирая Эльзу из школы, со словами «Как же повезло матери Эстель, у нее такая изящная дочка, эти синие глаза… Очень красивый ребенок!». Да, она и правда была красивой, и, хотя Эльзу задели эти слова, она не показала виду. В тот день она поняла: ее мать предпочла бы родить такую девочку, как Эстель Лекюйе. С тех пор Эльза пыталась походить на нее. Она хотела носить такие же платья с оборками, как Эстель. Такие же блузки в цветочек, летние туфельки с закругленными носками на резиновой подошве той же марки, что у Эстель Лекюйе, такие же носочки с рюшами… В школе Эльза смотрела на черные волосы Эстель Лекюйе, ее лицо в профиль, отмечала привычный жест – убрать за ухо прядь волос. Эльзе хотелось, чтобы и у нее были гладкие волосы, такой же профиль, такие же светлые глаза, и она тренировалась так же, как Эстель, убирать за ухо воображаемую прядь волос. Она обожала ее движения, мимику, не отводила от нее взгляд и ходила за ней по пятам на перемене. У Эстель Лекюйе была тайна, она умела нравиться взрослым. Возможно, если Эльза будет с ней общаться, это передастся и ей. И может быть, тогда мама будет меньше болеть и начнет выходить из комнаты, где она сидела целыми днями взаперти, напичканная транквилизаторами. Первую депрессию матери вызвало рождение Эльзы. Именно Эльза принесла несчастье в дом. Но она надеялась, что может стать не только ядом, но и противоядием. И была готова ради этого на многое. Стать копией Эстель Лекюйе, если нужно, или походить на кого угодно еще, ведь она была о себе очень невысокого мнения. Вот бы быть похожей на Сибиль Дервиль, Фанни Делатр или Сабин Буржуа. Все детство Эльза прибивалась то к одной подруге, то к другой, переходя от одного объекта для подражания к другому. Она носила блузки в цветочек, как у Эстель Лекюйе, а потом косы, как Сабин Буржуа. Ругалась, как Фанни Делатр, и носила, как и она, рваные джинсы. А потом косуху и банданы Селин Шевалье. Копировала ее вызывающий макияж и дурные манеры. А потом снова встала на путь истинный благодаря Соне Даль, когда родители отправили ее в пансион. Соня Даль одевалась как художница, носила большие серьги и кольца, она мечтала стать художницей, лучше всего – театральной. Эльза после школы поступила на факультет истории искусств. Когда Соня в конце концов решила поступать на экономику, подруги потеряли друг друга из виду.

Сегодня Эльза была каждой из них – каждая из детских подруг в той или иной мере осталась в ней, она была словно мозаика или лоскутное одеяло, личность, которая постоянно разлеталась на кусочки, а затем снова собирала себя воедино, продолжая неустанно стремиться к тому идеалу, который мать, быть может, когда-нибудь признает и полюбит.

27