Я, Дрейфус

— Мне кажется, мистер Тернкасл, что вы выбирали эти символы весьма тщательно. Словно сначала изучили вопрос. Словно прочитали книгу о ритуалах в иудаизме и отобрали именно то, что подтвердило бы ваши подозрения в том, какую веру исповедует мой клиент. Как называлась эта книга, мистер Тернкасл?

— Я не читал книг на эту тему, — сказал Джеймс.

— Значит, кто-то вас этому научил.

— Меня никто не учил, — сказал Джеймс.

Но я заметил, что его голос дрогнул, и меня порадовал первый знак, свидетельствовавший о том, что его показания недостоверны.

Теперь пришла очередь Саймона держать паузу. Он развернулся к присяжным.

— Наш свидетель не так уж уверен, — отметил он. И, снова повернувшись к Джеймсу, сказал: — Позвольте напомнить вам, что символы, которые вы выбрали, чтобы указать на вероисповедание моего клиента, используются ортодоксальными евреями. Благочестивыми евреями. Соблюдающими закон. Теми евреями, которые никогда не бреются и не ходят с непокрытой головой. Взгляните на обвиняемого и скажите, есть ли у него борода?

Так Джеймса вынудили взглянуть на меня, и когда он повернулся, мне стало его жалко — было очевидно, что ему трудно на меня смотреть. Это был мимолетный взгляд, но и его Джеймсу хватило, потому что он тут же развернулся к залу.

— Нет, — сказал Джеймс.

— Будьте добры, посмотрите еще раз, скажите, покрыта ли у него голова.

Джеймс еще раз бегло взглянул на меня.

— Нет, — сказал он.

— В таком случае крайне маловероятно, что мой клиент использовал какой-либо из этих предметов, и получается, что вы солгали о том, что их видели.

— Нет, — сказал Джеймс. — Я их видел. Клянусь честью.

Он снова стал маленьким мальчиком, врунишкой, который старается выпутаться из неприятностей, и хотя я считал, что Саймон отменно разрушает показания Джеймса, мне все равно стало его жалко.

— Что же касается смехотворной истории про купание, — продолжал Саймон, — я предполагаю, что это, как и все ваши прочие фантазии, чистая выдумка. Ортодоксальный еврей, который накрывается молитвенным покрывалом, носит цицит, надевает филактерии, бородат и ходит с покрытой головой, такой еврей не купается в общественном месте, где могут оказаться не только мужчины, но и женщины. И если в вашей книжонке про еврейские обряды написано, что он так может делать, значит, в ней ошибка.

Джеймс молчал. Он даже опустил голову.

— Теперь давайте перейдем к дню перед тем, когда стало известно об исчезновении Джорджа Тилбери. Вы утверждаете, что в два часа вы видели, как обвиняемый шел к машине вместе с Джорджем Тилбери.

— Да, видел.

— Это была середина дня. Там должно было быть довольно много людей. Кто-то шел на урок, кто-то — заниматься спортом. Однако больше ни один человек не сообщил, что видел Джорджа Тилбери в обществе обвиняемого. Который к тому же обнимал его за плечи. Наверняка другие тоже заметили бы это?

— Я там больше никого не видел, — сказал Джеймс.

— Что касается машины, которая вернулась в три часа ночи четвертого апреля, есть и другие учащиеся, чьи комнаты выходят на дом директора. Этот шум, шорох шин по гравию, если он был таким громким, что разбудил вас, разве не странно, что никто больше этого не слышал, никто не подтвердил увиденного вами на следующее утро? Быть может, вам все это приснилось, мистер Тернкасл?

Джеймс ничего не ответил, и я буквально слышал, как рассыпаются все его показания.

— Вопросов больше нет, — сказал Саймон. И очень медленно вернулся на свое место.

Судья стукнул молотком, призывая к тишине, хотя в зале и так было тихо.

— Объявляется перерыв. Следующее заседание состоится завтра в десять утра.

Так закончился мой первый день в уголовном суде. Меня вывели через заднюю дверь, но и там собралась толпа, в том числе фотографы. И снова я порадовался тому, что меня укрывает одеяло, хотя уши я зажать не мог и слышал крики: «Убийца!» и «Подонок!» Ночью, в камере, я никак не мог заснуть. Саймон отчасти опроверг показания Джеймса, но надежды у меня становилось все меньше. Я чувствовал, что меня уже признали виновным, и если среди свидетелей обвинения найдутся лжецы искуснее Джеймса, всё, я приговорен.

И на следующий день первый же свидетель подтвердил мои страхи.

— Вызывается констебль Дерек Берд, — провозгласил пристав.

Свидетель вошел в боковую дверь. Его лицо мне было знакомо: я видел, как он пешком патрулировал соседнюю деревню, и мы с ним даже раскланивались. У него было свирепое лицо, волосы острижены чуть ли не налысо, а обвисшие щеки придавали ему надменный вид. На меня он не смотрел, что было непросто — я находился точно напротив него, и я сразу догадался, что его, как и Джеймса, натренировали на ложные показания. Он принес присягу, что я счел дерзостью, затем назвал свое имя и, стыдясь, чин, ниже которого не бывает.

— Можете ли вы сообщить суду, — сказал прокурор, — какие служебные обязанности вы исполняли ночью четвертого апреля сего года?

Констебль Берд откашлялся. Я решил, что он нервничает, и, хотя был уверен, что он сейчас вывалит кучу лжи, понимал, что человек в форме обычно вызывает доверие.