Я из огненной деревни

Мы – у деревни Лозовая, в Осиповичском районе Могилёвской области. Несколько женщин, занятых делом около сенажной ямы, узнав, кто и зачем приехал, говорят с нами, перебивая друг друга: и про вчерашнее всё, и, ещё больше, про сегодняшние дела, заботы, огорчения. И одно с другим переплетено: жизнь у человека одна, и память – тоже одна. Как на дереве: прежде чем дойдёт сок от корней до самой последней, самой молодой веточки, должен он пройти через весь ствол. А эти женщины ещё и довольно молодые, крепкие, потому сегодняшние заботы для них имеют значение большее, чем для тех, для многих, кого старость «отсадила в сторонку». Люди, живущие всеми практическими делами, интересами, и вот они нам – о снах. О своих, таких реальных снах. Потому что сама реальность, действительность тогда выглядела жутким сном, кошмаром. Одно переходило в другое, неизвестно где кончаясь…

«…Мы были в лесу, – говорит Вольга Григорьевна Гришанович, – ну, и пришли из лесу, когда наших спалили. Посмотрели, собрали пепел: дети лежат, кажется, живые. Возьмёшь – пепелок рассыплется. В одной хате мы собрали всех. Девять цыбарок – одни беленькие косточки. А в другой – там уже была гора. И кровь видна была, их, видать, убивали. Потому что они в куче, и кровь была. По уголочкам были, под печью. Через год один дед… Ему приснилась жена: «Почему ты меня не похоронишь? – говорит она во сне. – Я ж под печью в мухоморе!» Ну, он никому не сказал, дождь идёт, он тихонько эту печь разбирает. Приходим, говорим:

– Дедушка, что ты делаешь?

– А мне, говорит, Алеся приснилась: «Что же ты меня не похоронишь, я уже целый год лежу под этой печью, в мухоморе, а ты меня не похоронишь».

Правда, он разобрал эту печь, а там косточки, только косточки остались.

Вопрос: – А как фамилия этого деда?

– Прокопович Виктор. А его жена звалась Алеся. Ну, мы пособирали эти косточки и снова закопали. А когда этих хоронили, придём в лес, наголосимся в лесу.

Снова на пепелище прибежим – приснилось нам: «Что вы нас не похоронили!..» Станем этот кирпич разбирать… Сколько раз прибегали. Раскопаем, раскопаем, найдём, опять эту могилку поправляем. Снова пойдём в лес, ляжем: какой там сон! Но опять снятся: «Вы нас…» Что всех не похоронили. Снова придём и станем этот кирпич разбирать, искать… Ну, так и остались. А как палили – никто не знает. Ни одной души у нас не утекло. Вот уже в соседней деревне, в Бозке, там в Германию отбирали. А у нас такие были женщины молодые – ни одной души не оставили. Там, так с детьми которые, тех сжигали, а молодых – в Германию.

Вопрос: – А они потом, немцы, поставили здесь гарнизон?

– Это потом уже. А когда жгли, мы прятались в болоте. Трое суток сидели. Залезем на сосну, глядим: никто ни печи не топит, ни воды не носят. Ну, мы решили, что забрали, може, и погнали в гарнизон. Тогда – солнышко заходило – мы говорим:

– Давай побежим, поглядим, что делается…

Вопрос: – Сколько здесь погибло?

– Сто пятьдесят человек наших только. А тут, говорят, пригнали из Лочина тридцать человек. И тех, что в лесу ловили, тоже в огонь бросали.

Ну, что ж, остались по сегодняшний день. Из всей деревни остались: вот нас троих – она со своими детьми, и ещё одна женщина с детьми осталась – три семьи…»

…Надо сменить в магнитофоне ленту, остановить рассказ – и боишься: а сможет ли человек, хватит ли у него силы снова вернуться туда… Потому что и случалось, что после такого перерыва человек уже не мог по-прежнему полно, обстоятельно рассказывать. Но чаще было такое ощущение, что ты магнитофонную ленту остановил, а он «остановил» свою. И что на самом деле в нём всё это записано. Один раз и навсегда. Один на всю жизнь рассказ. И исчезнет он только вместе с жизнью, с памятью человека. Действительно видишь, – когда столько, как мы, послушаешь этих людей, – что эта необычная полнота, точность – общая особенность «огненной памяти». Такое человек не может рассыпать, растерять по дороге жизни – даже и через три десятилетия, даже если бы и захотел…

Однако проявляется эта общая память по-разному, уже в зависимости от человеческой индивидуальности. Что человек – то и рассказ.

Среди всех выделим пока два типа, два образа рассказчиков, а точнее – рассказчиц, потому что женские воспоминания – наиболее полные, эмоциональные.

Об одном типе рассказчиц мы уже говорили – о тех, которые и говорят, и смотрят, и даже при этом усмехаются как-то странно спокойно, рассказывают неожиданно «эпически». С непривычки и пока поймёшь, что за этим скрыто, зажато – делается даже страшновато. Не к месту певучий голос (Барбара Слесарчук из Ивацевичских Бобрович) или звучно-бесстрастный (Ева Тумакова из Быховской Красницы) мешает сначала даже чувствовать, понимать, о чём человек рассказывает. Зато, когда наконец дойдёт до тебя правда и этого спокойствия, и этой бесстрастности, и этой странной усмешки, ещё более невыносимой и жуткой делается правда самого события, самого факта.