Я из огненной деревни

И сегодня помнит, как странно тогда вела себя, как странно думалось ей. Каждую мысль о собственной мысли помнит.

Услышав в деревне Курин на Октябрьщине сказанное вскользь Матруной Гринкевич, что девчата, спасаясь от смерти, несли с собой большое зеркало, гляделись в него (девчата же, по семнадцать!), мы ещё раз спросили об этом: «Так и было – с зеркалом убегали?»

«…Вы про то зеркало спрашиваете? Ага, это когда сожгли Хвойню, дак наши люди все выехали в лес. Побыли до вечера в лесу, и – холодно. Я говорю:

– Пойдёмте, девки, додому, ничего не будет!

Нас было трое. Ну, шли мы уже дорогою, взяли в лесу большое зеркало – ведь это ж девки, нам не надо, чтоб чего-нибудь там набрать, а в зеркало бы посмотреться… Ну, мы шли, на горке остановились, дак уже рассказывали подводчики, что немцы видели, как мы смотрелись в зеркало…»

Такое человек помнит и не может не запомнить навсегда. Потому что это было за шаг до смерти, когда всё приобретает особенный масштаб и особенный смысл.

Фашизм, его реальное лицо, реальность его планов такие, что природа человеческая отводит свои глаза от всего этого. Ужас такой, что люди вдруг… засыпали. (То, что называют «запредельным торможением». Психика человека, спасаясь от срыва, от помешательства, отключается.)

Про этот внезапный сон нам столько раз говорили, столько людей рассказывало…

«…Ну, мы все поползли по картошке в жито… Мужчины, уже на фронте были которые, понимают, говорят:

– Ну, это уже убивают.

Слышно, что выстрелы, а потом дали гудки. Мужчины говорят:

– Ну вот, сейчас будут жечь деревню.

Вопрос: – А вы в жите?

– А мы в жите сидим.

Вопрос: – В жите они не искали? Из хаты в хату ходили?

– Не, не искали. Из хаты в хату. Може, ближе где искали, а нас – никто. Только было такое тяжёлое… Страх, спать хотелось. Ну, а когда уже запалили…

Вопрос: – Спать хотелось?

– Ну, от страху. Так вот от страху спать хотелось! Знаете, на нас ветер шёл, этот дым, понимаете, такое мятное… Люди ж горели, запах тяжёлый был…»

(Ева Ивановна Тумакова. Красница Быховского района.)

Природа «отводит глаза» – человек внезапно засыпает. Часто в самый опасный момент.

«…Рассказать вам, как это всё начиналось? – переспрашивает жительница деревни Алексичи Хойницкого района Антонина Лазаревна Кособутько. – Ну, вот я жала за посёлком. Я ячмень жала, а жито стояло, и там поубивали двенадцать душ. А как стали они людей тех убивать, дак я вот так легла ниц и заснула. Я не слышала, как их убивали, не слыхала ни писку, ни крику. А дальше уже, как поднялась я – уже моя хата упала, уже и соседские. Всё трещит, и свиньи пищат, и весь скот пищит, ревёт тут, в соседском дворе. Дак я встала и стою, а соседка идёт и говорит:

– Чего ты тут стоишь? У нас же всех поубивали.

А я думаю: боже, нехай бы и меня убили, зачем же я тут осталась!..»

Такое случалось с женщинами, с мужчинами. И сами они рассказывают о том – с удивлением. И с испугом даже.

Детская же психика, природа ещё поспешнее отворачивалась от такой реальности. И тут неожиданный, внезапный сон часто был спасением – уже в прямом, физическом смысле. Сон прятал детей от убийц. И некоторых – спас.

«…Сейчас приезжает на лошади тот, который добивал. Видит, что человек живой, – добивает. Я глаза приоткрыла и тихонько гляжу на него.

Вопрос: – А дети?

– А дети не шевелятся, спят. Заснули».

(Софья Пименовна Скирманд. Збышин Кировского района.)

«…Когда уже две хаты осталось до нас – они подходят, видим: раскрыли дверь и выстрелили раз. Там одна старушка была. И оставили дверь открытой. И уже последняя хата! В ту, а тогда уже – и к нам. Там, это, староста жил. В той хате. Они шли туда, дак он вышел, а у него, може, человек двадцать в хате. Он думал, спросят что да и уйдут. И вышла его старуха, того человека, и девочка – он, тот староста, неплохой был, его заставили быть старостой. Он не хотел, а заставили. Ни то ни сё, ни туда ни сюда был. Ну, и они его так за воротник, да в дверь. И за ту старуху, за дитя – и начали из автомата бить там уже. А нам уже некуда деваться, мы уже растерялись. У меня четыре души. И соседских детей пятеро было в хате у меня. Куда ж деваться. Они хотели сюда вот спрятаться, под полом, а я говорю:

– Утекайте, а то придут, и они нас или запалят или убьют. Бежим, нехай стреляют, да и всё.

Дак мы кинулись на кладбище, – дети те и мы. Мы попадали – там яма была. Трое детей вдоль дороги вроде бы к Романов не побежали, а двое упали: ветер с сосны сломал верхушку, дак они залезли в ту верхушку. Да и позаснули там. А мы в той яме были. Видим, что стоят немцы вокруг кладбища. Подняться нам никак нельзя: они ходят и гомонят, слышно. Ну, не встаём. Уже они и ушли отсюда, а нам сдаётся, что стоят там. Спят дети…»

(Ульяна Осиповна Казак. Казимировка Мозырского района.)