Я не свидетель

«Уважаемый товарищ Каназов!

Я веду розыск пропавшего без вести гражданина Тюнена Георга Францевича, 1917 года рождения, проживающего в Энбекталды по заявлению его сына. Благодарю Вас за толковую и подробную справку. Надеюсь, она поможет. В связи с этим у меня к Вам следующая просьба:

1. При возможности выясните на почте, кто из немецких граждан, живущих в Энбекталды, получает письма из Германии. Если удастся их установить, спросите, пожалуйста, не получали ли они корреспонденцию из Мюнхена в интересующий нас период времени, скажем, за полугодие до отъезда разыскиваемого Г. Ф. Тюнена.

2. Если факт получения подтвердится, то не давал ли этот адресат Г. Ф. Тюнену читать письмо (с конвертом). И в каком состоянии был конверт: с отрезанным ли краем, где марка и штемпель, или целый. Возвратил ли Г. Ф. Тюнен письмо владельцу.

3. Выясните, пожалуйста, в поликлинике, не состоял ли Г. Ф. Тюнен на каком-либо спецучете.

4. Постарайтесь достать фотографию Г. Ф. Тюнена. Желательно самую позднюю и четкую.

5. Изыщите оперативную возможность установить, имеется ли у Г. Ф. Тюнена счет в сбербанке, и не снимал ли он с него деньги накануне отъезда. Если снял, то какую сумму».

Перечитав письмо, Левин из фразы «Благодарю Вас за толковую и подробную справку» убрал слово «толковую», придавшую письму некую начальственную снисходительность, что могло обидеть Каназова, а затем задумался, как подписать это послание, как указать свою должность. Ведь кто он теперь? Где работает? Когда-то это было просто: «Прокурор-криминалист, старший советник юстиции», а позже — «Прокурор следственного управления». И письма печатались на фирменном бланке областной прокуратуры… Зря, конечно, написал сейчас на обычном листе бумаги да еще от руки. Отпечатанная деловая бумага на фирменном бланке впечатляет больше, особенно в провинции, там при виде ее срабатывает отечественный рефлекс стать по стойке «смирно». Впрочем, на обычном листке бумаги, от руки вроде доверительней, просто просьба, которую и выполнить не грех, поскольку у нее и вид обычного человеческого послания, а не приказ. Иногда от приказов люди становятся строптивыми.

Утвердившись в этих мыслях, Левин не стал перепечатывать письмо на бланке, а просто подписал его, поставил дату, вложил в конверт и запечатав его, пошел к Михальченко. Тот разговаривал по телефону, что-то выслушивал, весело восклицал, смеялся, по всему было видно, что шел праздный треп. Левин махнул ему рукой, мол, кончай. Михальченко кивнул, дескать, понял и сказал своему собеседнику: «Добро, Леша… Держись… Как-нибудь загляну», опустил трубку на аппарат.

— Вижу, у тебя много свободного времени, — буркнул Левин. Займись-ка делом, — он сел обок стола и рассказал о Тюнене.

— Что от меня требуется? — еще веселый от телефонного разговора, Михальченко вальяжно откинулся в кресле.

— Бери бумагу, пиши.

— Я готов.

— Проверь все гостиницы, не останавливался ли с 17–18 апреля Тюнен Георг Францевич, 1917 года рождения, проживающий в Энбекталды. Записал? Дальше: если числится, то сколько прожил, когда выбыл, оформил ли выбытие. Жил в одноместном номере или имелся сосед. Установи этого соседа, если такой был. В общем, по этому возможному соседу все данные, сам знаешь, какие. Справишься в милиции, не было ли задержания или какого-нибудь «ЧП».

— Конечно, все больницы, морги… — вставил Михальченко, подмигнув.

— Не перебивай! По справочной поищи, вдруг найдешь еще какого-нибудь Тюнена, прописанного в Старорецке… Ты чего ухмыляешься?

— Вы мне, как школьнику, задание выдаете.

— Кто тебя знает, может уже разучился, барствуешь тут.

— Ладно, пошурую, Ефим Захарович. Если бы мы имели фотографию и знали, как он был одет, можно бы поработать с шоферами автобусов, которые идут из аэропорта. Дата прилета известна: 17–18 апреля. Узнали бы, когда этот рейс из Алма-Аты — утром ли, вечером. Подергал бы и таксистов.