Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Оставим чудовищные «ляпы» насчёт «мигающих елей» и «трав зверей» на совести многочисленных переработчиков, в том числе самого Пентюхова. Непонятно другое: откуда составитель взял информацию об авторстве Емельянова. Ровным счётом ничего не ясно и с самим предполагаемым сочинителем. Мы знаем лишь о его пребывании на Соловках. Емельянов попал в число узников Соловецких лагерей особого назначения (СЛОН) с первыми лагерными этапами и был в ту пору достаточно известен на островах. Хотя, несмотря на это, сегодня находятся исследователи, которые объявляют Емельянова… «фикцией»! Так, автор-исполнитель русского шансона Алексей Яцковский на форуме своего Интернет-портала, ничтоже сумняшеся, заявляет:

«Не было никакого Бориса Емельянова… Это псевдоним, точнее, один из псевдонимов, Бориса Глубоковского. Он был разносторонним, очень талантливым человеком — поэтом, прозаиком, журналистом, актёром… играл в Камерном театре Таирова… Борис Глубоковский был близким другом Сергея Есенина и постоянным его собутыльником в “Кафе поэтов”, где эта светлая парочка частенько устраивала крупные дебоши. Вместе с Есениным он же организовал в своё время общество “Современная Россия”, куда вошёл в состав учредителей. Именно из-за этой его неформальной общественной деятельности Борис Глубоковский был арестован вместе с поэтом Ганиным (ещё один близкий друг Есенина) и рядом других лиц из богемного окружения Сергея Есенина. Ганин и несколько других арестованных по этому делу были расстреляны, а Борис Глубоковский получил десять лет Соловецких лагерей…

Оказавшись на Соловках, Борис Глубоковский и там развил бурную общественную деятельность. Он организовал лагерный театр и наладил выпуск литературного журнала “Соловецкие Острова”, в котором публиковал наряду с прочим и свои собственные стихи под псевдонимом “Борис Емельянов”, взяв в качестве псевдонима фамилию легендарного Соловецкого монаха XVII века — Ивана Емельянова. Борис Глубоковский был широко известной личностью, о нём много писали в своих воспоминаниях бывшие узники Соловков, такие, например, как академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв… К концу существования Соловецких лагерей десятилетний срок заключения Борису Глубоковскому сократили до восьми лет, но на свободу он так и не вышел — он покончил с собой в Сибири в 1932 году».

Что касается биографии Глубоковского, в общих чертах Яцковский изложил её верно. Разве что со смертью Бориса Александровича не всё так ясно. По некоторым свидетельствам, он действительно покончил с собой в сибирской ссылке (только не в 1932-м, а в 1937 году). Хотя есть и другие сведения. Так, упомянутый выше академик Лихачёв вспоминал: «Б. Н. Глубоковский по освобождении из Белбалтлага получил удостоверение (как и многие из нас) с красной диагональной полосой. По этому удостоверению его прописали в Москве и приняли назад в Камерный театр. Как я узнал из объявления в газете, умер он в середине 30-х гг. Говорили — от заражения крови. Он стал морфинистом и кололся прямо через брюки».

Но только Глубоковский и Емельянов — совершенно разные люди! С версией о «псевдониме» господин Яцковский явно погорячился. Достаточно обратиться к мемуарам «Неугасимая лампада» Бориса Ширяева, отбывавшего срок на Соловках вместе с Глубоковским. Поэт Борис Емельянов не только существовал в реальности, но даже придумал название соловецкого арестантского театра — ХЛАМ! Вот как описывал это Ширяев:

«— Сколько вас здесь: поэты, артисты, музыканты… Создадим коллектив, организацию и начнём!..

— А как окрестим это дело? Название очень важно: попадём в тон начальству — разрешат, промахнёмся — могила и чёрный гроб…

— ХЛАМ! — неожиданно выпалил нескладный, длинный, как жердь, и вечно попадающий в нелепые положения поэт Борис Емельянов, восхищавший шпану своим чёрным плащом-крылаткой, в котором он разгуливал по Соловкам и летом и зимой. — ХЛАМ, — уныло, но твёрдо повторил он.

— Ты что, окончательно сдурел? — уставился на него Мишка Егоров. — Мочевой пузырь в голову переместился?

— Ты дурак, а не я, — спокойно и так же уныло отозвался Емельянов, — художники, литераторы, актёры, музыканты; начальные буквы х, л, а, м. То есть, ХЛАМ.

Все застыли, как в финале “Ревизора”.

— В точку! — завопил первым Мишка. — Что надо! Под таким названием не артистическую, а контрреволюционную организацию можно у Васькова провести! Её двусмысленность всем понравится! Кончено — ХЛАМ — и никаких гаек!»

Таким образом, именно «псевдоним» вместе с Глубоковским стоял у истоков лагерного театра! И не только театра, но и антирелигиозного музея на Соловках. Ширяев описывает, как узники решили спасти монастырские сокровища и хотели создать для этого музей. Однако религиозный музей никто бы им не позволил. И возникла остроумная мысль:

«В углу сидел Б. Емельянов, поэт-фокстротист, молчаливый, долговязый и довольно нескладный парень. Остротою ума он не отличался и поэтому часто служил мишенью для очередного розыгрыша, но именно ему принадлежала ответная реплика:

— Религиозный — невозможно, а антирелигиозный — вполне возможно.