Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

В сорок седьмом годуШверник издал указ.Нужно развить страну —Сталина был приказ.Печора, этап встречай,Жертвы конвой привёз,Сколько рыданий и слёзОн за собой привёл.

Уголь воркутских шахтЖарким огнём горит.Каждый кусок угляКровью зэка омыт…

Именно Николай Шверник, который с 1946 по 1953 год являлся председателем Президиума Верховного Совета СССР (номинальным главой государства), подписал оба указа от 4 июня 1947 года. Гримасы истории: 23 декабря 1953 года тот же Шверник входил в состав Специального судебного присутствия Верховного суда СССР, вынесшего смертный приговор Лаврентию Берии. А в 1956 году Николай Михайлович возглавил Комиссию партийного контроля и стал ответственным за реабилитацию членов партии, репрессированных при Сталине…

Владимир Соломонович Бахтин назвал автором песни «На берегах Воркуты» поэта Бориса Емельянова — лагерника с внушительным стажем: Емельянов начал «разматывать срок» ещё в Соловецких лагерях особого назначения (печально знаменитый СЛОН), причём с самого их создания в 1923 году. О Емельянове почти ничего не известно. Сохранился ряд его стихов и песен, созданных на Соловках. Дальнейшая судьба поэта неясна, однако ему приписывают создание также песенного шедевра послевоенного ГУЛАГа — «Не печалься, любимая» (в очерке, посвящённом этой песне, мы рассмотрим фигуру Емельянова подробнее). Увы, никаких доказательств этих версий на сегодня нет.

«Этап» и «Угль» запечатлели для истории отношение сидельцев ГУЛАГа к драконовскому указу «четыре-шесть». Но всё же наибольшая популярность выпала на долю «Этапа»…

Плач по «жиганской душе»

Песня «Этап на Север», в отличие от «Угля», родилась в среде «бытовиков». Подтверждение мы находим в тексте: например, упоминание о смерти от тяжкой работы или о малых детях, которые пойдут искать отца. Это явно сюжеты не из воровской жизни. Не в правилах «благородного жулика» опасаться смерти от работы. Конечно, война заставила воровской мир внести некоторые изменения в свои законы и допускать участие блатных в общих работах. Но главный принцип оставался неизменным: «Мы работы не боимся, но работать хрен пойдём!» Да и малые дети, бредущие в поисках отца с жалобным плачем «тятя, тятя!» — несколько из другой оперы. В блатном фольклоре отношения «отец — сын» рассматриваются прежде всего в смысле продолжения «трудовой династии» (как, например, в песне «Централка»):

Сижу я в камере, всё в той же камере,Где, может быть, ещё сидел мой дед,И жду этапа я, этапа дальнего,Как ждал отец его в семнадцать лет.

Итак, «Этап» появился в «мужицкой» (отчасти и «фраерской») среде. Но мгновенно был подхвачен уркаганами! Разумеется, для колорита они добавили и несколько собственных штрихов. Например, куплет о побеге — деталь, не характерная для «бытовиков», которые в побег практически не уходили: закваска не та… Куда бежать? Кому ты нужен? Кто тебе поможет на воле? Бытовику невозможно нелегально вернуться в свою среду. А у блатного — связи, притоны, фальшивые паспорта, разгульная жизнь. Поэтому для него побег — одна из важных тем:

В побег уйду я — и часовыеПойдут в погоню, зэка кляня,И на винтовочках взведут курки стальные

И непременно убьют меня…

Этот куплет заимствован уголовниками из дореволюционной каторжанской песни «Сидю я цельный день в темнице»:

Сидю я цельный день в темнице,В окно тюремное глядю…А слёзы катятся, братишка, постепенныеПо исхудалому мому лицу.Ходю я цельный день в халате —Одни сплошные рукава.Шапчонку я ношу, как видишь ты, на вате,

Чтоб не зазябла голова.Готов я голыми рукамиОкно тюремное сломать,Да жаль, братишечка, я скован кандалами,Мне нипочём не убежать…Меня заметют часовые —Окликнут раз, окликнут два…Потом взведут они курки свои стальныеИ беспременно убьют они меня…

Впрочем, во многих версиях «Этапа» куплет о «курках стальных» отсутствует. Точно так же и строка «похоронят душу мою жиганскую» часто заменяется упоминанием мёрзлой земли. Даже сами жиганы нередко отдавали предпочтение именно варианту с обледеневшей землёй: