Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Мы уже упоминали в очерке о песне «Бывший урка, Родины солдат», что одной из причин резни стало возвращение фронтовых уркаганов в лагеря, где собратья отбирали у них титул воров и списывали в «мужицкую масть». Но ведь блатные вояки попадали за «колючку» и до печально знаменитых указов — начиная с 1945 года, за насилия и мародёрство на оккупированных территориях и уже на родной земле. Почему же «сучья война» вспыхнула только в 1947–1948 годах?

Ну, во-первых, и до указов не обходилось без мелких и крупных стычек, кровавых разборок среди «вояк» и «честных воров». Разброд и шатания среди блатных возникли даже гораздо раньше. Бывший уголовник, писатель Ахто Леви, в романе о воровском законе «Мор» подчёркивает, что корни «сучьего» движения следует искать в довоенном ГУЛАГе. По его мнению, «суки» существовали уже тогда, но «они назывались не везде ещё так и их ещё не резали».

Напомним, что задолго до «сучьей войны» в законах уголовного мира стали появляться некоторые изменения. Ещё в 30-е годы, особенно на Беломорканале, «цветные»[16]

нередко числились в бригадирах, нещадно эксплуатировали «контриков», заставляли нарядчиков «заряжать туфту» и проч. А во время войны блатных особо часто стали привлекать к бригадирству, чтобы они помогали выжимать из работяг последние соки: «Все вольнонаёмные начальники от прорабов до лейтенантов входили в сговор с блатняками-бригадирами, приписывали им выработку, переплачивали огромные деньги, начисляя зачёты, разрешали паханам пить водку, отнимать заработок у зэков, не стеснялись брать в лапу эти отобранные деньги» (Лев Разгон. «Непридуманное»). Именно в то время появилась знаменитая блатная поговорка (скорее всего, реплика из довоенного фильма): «Самозванцев нам не надо — бригадиром буду я!» Теперь уже для блатного работать считалось не «западло» (особенно на Колыме). Да, часто сам вор не марал белых рученек, ему просто приписывали норму выработки. Но видимость создавал, и для начальства показатель вывода на работу обеспечивался.

Важно и другое обстоятельство. К середине-концу 1940-х годов существенно изменилось соотношение заключённых в местах лишения свободы. В лагерях благодаря указу «два-два» стало оседать значительно больше профессиональных уголовников. А «мужиков» и «фраеров» становилось как раз меньше! Только по амнистии 7 июля 1945 года на волю вышли 301 450 зэков, преимущественно «бытовиков». Понятно, этот «пробел» быстро наверстали. Но сказалось и определённое изменение обстановки в обществе. «Мужики» нужны были в колхозах, чтобы кормить страну, на заводах, чтобы её восстанавливать. Война выкосила мужчин, специалистов во всех отраслях народного хозяйства. Приходилось с этим считаться и несколько ограничить террор в отношении этих людей. Конечно, производство существовало и в лагерях, там тоже специалисты были нужны, для того и «шарашки» создавались. Но всё же соотношение блатных и «бытовиков» в ГУЛАГе изменилось. Работяг на всех уркаганов явно могло не хватить…

С одной стороны, здесь следует искать скрытые пружины конфликта между «военщиной» и «честными ворами». Принимать лишние рты в блатную компанию значило отдавать своё и потуже затягивать пояс. Не проще ли увеличить за счёт прибывших блатных вояк ряды «пахарей»? Вот тут-то и вспомнили «праведные каторжане» о святых традициях… Поначалу лагерные «законники» не желали воевать с отступниками, они лишь хотели указать им место в «стойле». Если ты однажды смог переступить через воровской закон, то сможешь сделать это и в другой раз. Таким нет доверия среди воров. Придётся переходить в разряд обычных лагерных работяг.