Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Помимо пересылки, в посёлке действовали местные лагерные зоны. Например, производственный и портовый лагерь, которым командовал бывший фронтовик Иван Сильченко. Заключённых он отбирал на транзитке: лично беседовал с каждым, учитывал срок, профессию, характер и настрой человека. Рабочие этой зоны работали на строительстве жилья, дорог и т. д. Транзитники называли этот лагерь «коммунистическим», многие стремились туда попасть. В производственной зоне были свой клуб, концертная бригада, порядки устанавливались работягами-«мужиками» и «политиками». «Коммунистический лагерь» насчитывал до тысячи человек.

Бригадиром другого «рабочего лагеря» был тоже фронтовик, кавалер четырёх орденов Яков Крылов, осуждённый за «растраты» при оприходовании трофейного имущества. В лагере действовала система зачётов рабочих дней, после смены открывался буфет, где продавались папиросы и сладости.

Подобные лагеря существовали и вокруг Ванино. Зэки работали на полях, выращивали огурцы, капусту, картофель, помидоры. Применялись зачёты — день за три. Зарплата была высокой, до 1200 рублей в месяц. В Центральном лагере, на Серпантине, Горячем Ключе занимались заготовкой леса. В Хурмулях были лагеря, где сидели заключённые из числа офицеров, которые в годы войны попали в плен, а после войны не прошли во время фильтрации проверку. Практически в каждом распадке между сопками находились мужские лагеря по 400–500 человек. Строили железную и шоссейную дороги, станции, здания.

Но самым крупным и значимым был, конечно, транзитно-пересыльный лагерь в посёлке Ванино. В «лучшие годы» здесь насчитывалось 18 зон. Этапы со всех концов Советского Союза прибывали по железной дороге на станцию Малое Ванино. Отсюда заключённых вели под конвоем на «Куликово поле» — сборный пункт под открытым небом, обнесённый колючей проволокой. Затем — санпропускник, баня, распределение в зоны соответственно «мастям». Каждая категория — в отдельный «загон»: воры, «суки», «махновцы» (беспредел), бандеровцы, власовцы, «военщина» (фронтовики), «красные шапочки» — бывшие работники суда, прокуратуры, МВД… Эти группы разбавляли бытовиками и «политиками».

По словам бывшего заключённого Валерия Бронштейна, осенью 1948 года пересылка представляла собой большую территорию, огороженную высоким бревенчатым забором, несколькими внутренними поясами колючей проволоки, частоколом сторожевых вышек. Лагерь был разделён на три огороженных, но сообщающихся между собой зоны, внутри которых находились бараки. В случае чрезвычайных обстоятельств зоны можно было перекрыть. Вход в лагерь — через проходную и большие двухстворчатые ворота. Слева при входе — каменный БУР (барак усиленного режима). Далее большое и высокое деревянное здание, прозванное «вокзалом». Оно служило для временного проживания новичков с этапа; отсюда их сортировали по зонам и баракам. Внутри «вокзала» — многоярусные нары, на которые арестанты поднимались по приставным лестницам.

Бронштейн замечает: «Ванинский лагерь представлял собой большой загон, где одновременно могут находиться несколько тысяч заключённых, блуждающих по территории и никем не контролируемых. Понятно, что внутри лагеря властвовали “законы джунглей” и никакие другие там не действовали. Поэтому пересылка Ванинского порта получила мрачную славу гиблого места, где жизнь человека ничего не стоила, а твоя пайка хлеба отнималась сразу же после её получения».

«Я помню тот Ванинский порт»: всесоюзная «мясорубка»

В транзитно-пересыльном лагере Ванино, как и по всему ГУЛАГу, шла жестокая резня между «честными ворами» и «суками» — предателями воровской идеи. Сразу с этапа эти «масти» должны были распределять по разным зонам. Однако так случалось далеко не всегда. По большому счёту, Ванинскую пересылку можно назвать «сучьей». Местное лагерное начальство чаще всего принимало сторону бывших воров, ставших на службу администрации. Варлам Шаламов в очерке «Сучья война» даже сообщает, что именно на ванинской пересылке родился «сучий закон» (в противовес воровскому), и создателем его называет мифического уголовника по прозвищу Король, которому приписывает и традицию «целования ножа»:

«Новый обряд ничуть не уступал известному посвящению в рыцари. Не исключено, что романы Вальтера Скотта подсказали эту торжественную и мрачную процедуру.

— Целуй нож!

К губам избиваемого блатаря подносилось лезвие ножа.

— Целуй нож!

Если “законный” вор соглашался и прикладывал губы к железу — он считался принятым в новую веру и навсегда терял всякие права в воровском мире, становясь “сукой” навеки… Всех, кто отказывался целовать нож, убивали».