Я уйду с рассветом

— Рис! — попыталась остановить меня Шарлотта.

— Прошу вас! — Я опустил голову, чтобы встретиться со старушкой глазами. — Пожалуйста. Это мой сын. — Я продолжал держать одну руку на дверном косяке, не давая ее захлопнуть у нас перед носом, а другой рукой выудил из кармана конверт. — Он был здесь два года назад и прислал мне это письмо. Скажите ей, Шарлотта! Скажите, что я пытаюсь найти сына.

Шарлотта быстро перевела мои слова, и старушка наконец-то посмотрела на меня. Она опять окинула взглядом улицу и открыла пошире дверь, чтобы впустить нас. Когда мы сели за стол, хозяйка, не сводя с меня глаз, начала что-то говорить.

— Ее внук общался с вашим сыном, — объяснила Шарлотта. — Они вместе работали в кафе неподалеку и подружились. У них были схожие взгляды на войну.

— Нет, черт тебя побери, ты будешь сражаться, или ты не сын мне! Трус не может быть моим сыном!

Мне вспомнился собственный крик, и пульсация в голове возобновилась. Я принялся тереть лоб.

— Рис?

— Продолжайте.

После паузы Шарлотта заговорила вновь:

— Он переехал к ней, когда ее внук погиб при бомбежке. Она говорит, что он стал для нее как родной.

Оуэн всегда заботился о сирых и убогих. У меня свело горло.

— Пожалуйста, дальше!

— Он познакомился с девушкой, молодой француженкой по имени Северин. Он ничего не рассказывал, чтобы никого не подвергать опасности, но она думает, что девушка — еврейка. И еще она считает, что ваш сын вступил в Сопротивление.

— Где он сейчас? Она знает?

Старушка опять заговорила. По мере их беседы голос Шарлотты становился все резче.

— Что она сказала? — Я был в нетерпении.

Шарлотта откинулась на спинку стула, в ее глазах читалась неуверенность:

— Что не видела вашего сына после «Вель д’Ив».

— «Вель д’Ив»?

— Rafle du Vélodrome d’Hiver,[14] — прошептала старушка, накрывая шишковатыми пальцами мою ладонь.

— Объясните мне, Шарлотта!

— Во время погрома «Ведь д’Ив» жандармы устроили облаву и массовые аресты евреев в Париже. После тех июльских дней сорок второго года она вашего сына не видела.

— О чем вы думаете?

Я потер затылок. После того как мы вышли от старушки, я брел, словно слепой, почти не разбирая дороги. Шарлотта взяла меня под руку и отвела обратно к Дионн.

— Оуэн не еврей. Он не должен был попасть в облаву.

— Может, и не попал. Возможно, все просто совпало по времени. Когда он прислал вам письмо?

Я протянул Шарлотте потрепанный конверт.

Она осторожно изучила его.

— Да, путь его был неблизким.

Я знал наизусть каждый штемпель. Их проставили в разных местах в разное время. Один — в Париже, другой — в Лиссабоне, два — в Африке, еще по одному — на Манхэттене и в Саттон-Колдфилде.

— Господи боже мой! — Шарлотта заправила прядь волос за ухо. — Почтовое сообщение прекратилось в сентябре сорок первого. Первый штемпель поставили в ноябре сорок второго. Я поражена, что оно вообще дошло до вас.

«Только с опозданием на два года». Я отогнал эту мысль прочь.

— Вам надо прикурить?

Я глянул и обнаружил, что верчу пальцами сигарету.

— Спасибо, нет. — Я сунул сигарету обратно в карман. — В конце разговора старушка упомянула мужчину. Где мы можем его найти?

Моя спутница вернула конверт, не поинтересовавшись его содержимым.

— Альфонс. Она много раз ссылалась на бакалейную лавку с красным навесом на рю Паве.

— Это далеко?

— На правом берегу, в Маре. Примерно в паре километров отсюда.

— Маре? Что это такое?

Шарлотта поставила передо мной тарелку с жарким, которое Дионн приготовила, прежде чем уйти на ночное дежурство в больницу, и села напротив меня за столик. Мои колени уперлись в ее, но она отмахнулась от извинений.

— Маре — это название района. Там… там живут евреи.

Я откинулся на спинку стула:

— В таком случае этот Альфонс может знать, связано ли исчезновение Оуэна с облавой.

— Только если он сам еще там, — тихо уточнила Шарлотта.

Перед тем как отправить в рот ложку с жарким, она подула на нее.

Есть мне не хотелось, но я себя заставил. Жаркое, пусть и не из баранины, напомнило мне каул,[15] который готовила моя мать. В любом случае эта пища была сытнее всего, что мне приходилось есть за последнее время. В животе поднывало, и я не знал точно, сотрясение мозга, голод или разочарование было тому причиной.

— В таком случае сегодня же я постараюсь его отыскать.

— Потерпите до завтра!

Я собирался возразить, но не успел.

— Такие расспросы небезопасны. Даже теперь. Поэтому старушка и не хотела признаваться, что знает вашего сына. Боялась, что мы из гестапо. Страх не проходит после нескольких парадов и речей. По ночам люди все еще боятся открывать двери незнакомцам. У нас больше шансов, если мы дождемся утра.

— Мы?

Она, не отрывая взгляда от тарелки, ела понемногу, как человек, привыкший к нехватке пищи.

— Вы не знаете города, не знаете языка. Я предлагаю вам свою помощь.