Я все скажу

Яков Саулович Агранов, по рождению Янкель Шимелевич Шмаев, занимал в ЧК исключительный пост, именуемый «особоуполномоченный по важным делам». Он прибыл в Петроград летом двадцать первого с особым заданием Ленина: не допустить «второго Кронштадта». А для того требовалось здешнюю интеллигентскую публику как следует тряхнуть, напугать.

Агранову для такого случая очень пригодился томящийся в застенке на Шпалерной велеречивый профессор Таганцев. И чекист заключил с ним сделку – да не на словах, а на бумаге, в нескольких пунктах (протокол имеется в следственном деле). Коротко говоря, профессор рассказывает все-все-все про всех-всех-всех, а взамен судить его (и его товарищей) будут открытым судом и ни в коем случае не расстреляют.

Таганцев, вдохновленный письменной договоренностью, рассказал на следствии про «все-все и всех-всех», а его и еще семьдесят человек, взятых благодаря показаниям, – расстреляли.

Агранов же, когда кто-то из коллег попытался уколоть его неисполнением контракта, смеялся:

– Выполнять соглашение с контриком, да вы что? Коммунисты заключают договора и следуют им, только когда в этом есть революционная целесообразность.

Под метелку «таганцевского заговора» попал и поэт Гумилев. Говорили: на самом деле его сделали «заговорщиком» за то, что был слишком независим, самонадеян и смел. Вот и арест.

Говорили: Гумилева взяли оттого, что глава Петрокоммуны Григорий Зиновьев терпеть не мог Горького и всячески вредил ему и его сотрудникам. Вот в итоге и отомстил великому поэту.

Шептались: былая гумилевская возлюбленная Лариса Рейснер вышла замуж за мичмана-коммуниста Раскольникова; тот сделал при большевиках колоссальную карьеру, а супругу свою бешено ревновал. А она в пику мужу говорила ему, что больше всех в своей жизни любила Гумилева. Вот и настучал из ревности красный флотоводец на поэта в Питерскую ЧК.

Однако, в отличие от сотен и тысяч погибших от рук чекистов и коммунистов просто ни за что ни про что во время «красного террора» – тогда ведь убивали за происхождение, образование или неосторожное слово, – Гумилева расстреляли «хоть за что-то».

Да, поэт встречался с контрреволюционерами. Да, обещал написать и издать антисоветские листовки (не написал и не издал). Да, взял от участника заговора деньги – аж двести тысяч рублей (согласно дотошной справке при посмертной реабилитации эту сумму посчитали эквивалентной 5 рублям и 60 копейкам образца 1913 года). Нет, он не организовывал теракты, не выходил на демонстрации и не стрелял виновных по темницам.

Но приговор – высшая мера наказания – привели в исполнение на рассвете 25 августа 1921 года.

Говорят, Агранов лично присутствовал на казни.

Золотой перстень с сердоликом и иудейскими буквами остался в личной собственности Агранова.

Он пока не знал, что это за кольцо и откуда оно взялось, однако звериным, революционным нюхом чуял: перстень не просто побрякушка, он нечто важное и очень, очень ценное – возможно, мистическое.

Агранов постановил для себя непременно поднять историю перстня и постичь его смысл. Притом золотое кольцо он хранил в служебном сейфе и никому, ни домашним, ни сотрудникам ЧК, не показывал.

Наши дни

Загремели ключи.

– Просыпаемся, руки за спину! На выход!

Сонного и обалдевшего от сна в одежде Богоявленского повели куда-то по коридору, а потом по лестнице вниз. «Будем надеяться, что не в подвал, расстреливать». Открыли дверь и ввели в камеру.

Она была пуста, там имелись две шконки, поднятые к стене, а также стол и подле него – два привинченных к полу табурета. «Сейчас допрашивать будут, – подумалось поэту. – Уже рассвело, начался новый день».

Но он не угадал. В камеру вошел молодой хлыщ, в прекрасном костюмчике, с кожаным портфелем. Представился:

– Я Артем Соловаров, адвокат.

– Вас Кристина наняла?

– Да, от вашего имени.

Адвокат улыбнулся поэту и пожал ему руку. Даже эти два простых человеческих действия – улыбка, рукопожатие – подействовали на Богоявленского успокаивающе.

– Времени у нас не так много, поэтому я вам сразу обрисую ситуацию. Сегодня состоится суд, который будет избирать вам меру пресечения. Разумеется, наша позиция: чтобы эта мера не была связана с ограничением свободы. Сидеть вам в СИЗО хотя бы два месяца совершенно не с руки. Поэтому вопрос первый: вы чем-нибудь власть нашу гневали?

– Нет. Противуправительственных стихов не писал, на демонстрации не ходил, на пикеты тоже.

– Это очень хорошо. А теперь расскажите мне, как на духу, в чем же вы провинились, что вас взяли с роскошного банкета да в вонючую камеру засунули?