Яблочные дни. Часть I

Слуга обречённо покосился на подопечную и потянулся за бумагой в клюве, но птица недовольно мотнула головой.

— Это любимая… штру… штра… стррр… песочная птица его милости Лауритса. Нэс-рин. Он пожелал, чтобы послание вам передала она. Вы не могли бы взять записку? Мне она не отдаст.

Лицо слуги исказилось от неподдельного страдания, Альде стало его почти жаль. Должно быть, он силился вымолвить слово «страутос» или «страус», во всяком случае, так её называл Пилигрим Арчи, отец Рональда, ссылаясь на труд по зоологии древнеравюннского учёного и показывая гравюры. Правда, на них эта птица смотрелась несколько иначе. Альда подумать не могла, что она окажется такой огромной. Страус уставилась прямо на неё, изредка моргая длинными, пушистыми ресницами.

— Помнишь, как я однажды назвал тебя страусихой из-за той картинки? — шёпот Рональда щекотал ухо. — Я был не прав.

Он легко разжал руки Альды и подошёл к птице, пытаясь забрать письмо. На секунду показалось, что сейчас Нэсрин его клюнет, явно не желая расставаться с королевским письмом, недовольно притопывая ногами с тремя когтистыми пальцами на каждой, но клюв она разжала.

Послание от короля оказалось немногословным, Рональд даже покрутил записку с разных сторон, но на ней нашлась только одна строчка, написанная острым, узким, угловатым почерком:

«29 декабря. Прием, 7 часов пополудни. Быть с супругой. Я́норе».

Не успели Оссори переглянуться, как раздался резкий, визгливый, оглушающий звук, от которого могли бы лопаться стёкла в окнах. Нэсрин прокричала точку в послании своего хозяина.

Глава 29

Блицард

Хильма

Церковные свечи излучали такой сладкий запах, что от них бы неминуемо заслезились глаза — не заплачь Райнеро Рекенья-и-Яльте раньше. Слёзы скатывались по щекам быстрыми обжигающими каплями, от них першило в горле, но они были молчаливы и правильны. Прюммеанский священник в окружении клира, облаченный в лунно-белое одеяние, читал с амвона молитву. Она гремела над головами плачущих, подвывающих прихожан, устремляясь к самому куполу и выше, но для Райнеро звучала неразборчивым гулом. Он только знал, что эта служба по его матери, совпавшая с днём Святой Дианы — её оплошавшей покровительницы. Но сколь бы бессильной не проявила себя святая, вина негодного сына была несоизмеримо тяжелее.

Это сейчас он стоял у колонны, сразу позади скамей, где собрался королевский двор. А где он был, когда мама умирала, почему не отогнал от неё исповедников, камбалиных сыновей, что нарушили священную тайну исповеди? Это сейчас он просил Пречистую позаботиться у себя в Царстве о святой королеве-иноверице, а почему не просил Её отвести от северянки эскарлотское солнце, сжигавшее ту дотла?

Сердце сжималось, травимое горечью, но слёзы остывали и текли реже, медленней. От того, что он отстоит прюммеанскую службу и опять прольёт слёзы скорби, вина его не искупится. Райнеро втянул сквозь стиснутые зубы воздух, душный, напоенный громким горем черни и тихой, сдержанной печалью дворян. Мать происходила из дома Яльте и назначила бы сыну одно, единственно верное искупление. И сын выпрямился, касаясь лопатками камня круглой колонны, и посмотрел вперёд — чуть левее амвона, убранного мозаикой с изображением святого Прюмме, толстячка в синей рясе с лунно-белым подбоем. Ради искупления ты сюда и пришёл, так соберись же, чувствительное убожество.

В цвета Прюмме оделся весь королевский двор, но Райнеро был нужен только один человек в тёмно-синей куртке, её единственную рассекал лунный росчерк перевязи. Никто другой из присутствующих не носил войну с собой, в то время как Лауритс Яльте хранил верность ременной, почти военной перевязи, держал спину невероятно прямо, а лежащие на плечах волосы отливали рыжиной мироканских песков.

Перед беглецом и бастардом сидел новый кумир всего Прюммеанского мира и двоюродный брат матушки, бастард же знал о нём совсем немного. Лауритс Яльте около четырёх лет обращал в свою веру язычников Восточной петли, да так ревностно, что по возвращении преподнёс своей Церкви совсем юное, но прочное королевство. Яльте выстроил его на костях песочных людей, павших в войне с захватчиком, и укрепил силой молитв к пущей славе Прюмме. Силой молитв и мощными гарнизонами. Люцеанская церковь давно утратила в Восточной петле влияние и теперь могла разве что завистливо сотрясать воздух, а вот разрозненные города, принадлежащие некоторым коронам Полукруга, присматривались к новому соседу — с войной ли к ним пойдут или дружбой? Канцлер Эскарлоты с воспитанником следили за всем этим с большим вниманием, тем более что Эскарлота владела в Петле тремя городишками.