Лауритс закинул ногу на ногу, так что каблук сапога упёрся в колено, и сосредоточенно воевал с печатью на бутылке, выколупывая её кинжалом. Печать сдалась быстро, огонь в камине довольно чавкнул подачкой. Яноре протянул кинжал Оссори, и дождавшись, пока тот высвободит к вину путь, отсалютовал ему бутылкой. Король приложился к горлышку так, будто его давно мучила жажда. Или после пустынь Петли невозможно напиться? Берни всмотрелся: по лицу Лауритса плясали блики огня, искажая черты и накладывая тени, высвечивая морщины у глаз и рта, которые тот заработал за последних четыре года. В волосах у висков блестели редкие седые волоски. Больше того, король и на одежде хранил память священной войны. Презрев придворный наряд, он щеголял в жёстких солдатских сапогах на шнуровке, будто пропитанных песочной пылью некогда чёрных штанах и простой вытертой на локтях тёмно-коричневой кожаной куртке. Единственное, что выдавало в Лауритсе человека из мирного времени — это белеющие манжеты и воротничок рубашки. О собственном наряде Оссори предпочёл не вспоминать, хватало маячившей перед глазами вышивки на рукавах куртки и аккуратных, мягких сапог, в которых и ножку стола пинать опасно. Неистовый драгун сбросил чешуйчатую броню, но откуда ему было знать, что встретит его барс с отточенными клыками и пыльной от песков шерстью?
— Попробуй это чудо! Дары моря, кто бы знал, что эти малютки отлично сохраняются в нашем холоде. — Перестав пить, Лауритс протянул Берни одну из ракушек, на которой, как на ложечке, лежало нечто склизкое и блестящее.
Склизкое. Так всё-таки помнит «слизня»? Берни взял «дар моря» и осторожно из него отпил. На язык скользнуло нечто солоноватое и действительно склизкое, отдалённо напомнившее мясо птицы. Очень плохое мясо птицы. С трудом поборов порыв если не выплюнуть, то хотя бы поморщиться, Берни проглотил пакость.
Лауритс не сводил с него глаз:
— Ну как?
— Непривычный вкус… — Берни откусил пряничному медведю кончик лапки, запил вином — терпким, пряным до лёгкой горечи, нездешним. Но ощущение слизи во рту не пропадало.
— Не то слово. Мерзость, а? Но эти слизняки очень питательны, несколько штук, и сыт целый день. Не так уж слизни и бесполезны. — Лауритс проглотил «слизня», поморщился, хлебнул из бутылки.
Берни сжал зубы, затеряться бы в глубине кресла, но такое под силу разве что юркому Аргойлу. Смешно, он бежал от одного короля к другому, но оба ему не рады и считают, что его голова мешает шее.
— Помните о тех… шутках? — виновато вздохнул Берни.
— Каких шутках? — Лауритс отправил в рот кружок колбаски, прикрыл глаза от удовольствия, закинул следом второй.
— Драгуны несколько резко отзывались о…
— Ах, ты о том, как ваш принц не одобрял моё поведение во время Девятнадцатилетней, а шайка его друзей счастливо гоготала на блаутурском над Лари-недотёпой? Брось, какие обиды. — Лауритс подмигнул Берни. — Кстати, ты не замечаешь?
Оссори вопросительно повёл бровями. Он заметил очень многое, но одним сандалиям Прюмме известно, за что ещё хочет уцепиться в своих обидах Яноре. Король разочарованно покачал головой.
— На каком языке я говорю с тобой? — прозвучало на почти чистом блаутурском. Оссори не сдержал вздоха, король остался доволен, гордо кивнул. — То-то же. Смеяться над Лари-недотёпой стало в разы труднее. Впрочем, теперь я могу смеяться над тобой, не думаю, что ты знаешь песочные наречия. Мироканское, например.
— Огорчу вас, но я владею эскарлот, ваше величество. — Есть ли смысл дальше терпеть издёвки, если головы ему всё равно не сносить? Оссори откусил вторую лапу пряника.
Лауритс с секунду недоумённо смотрел на Берни и вдруг рассмеялся, тихо, почти беззвучно, будто шептал.
— Отлично, Оссори, тебя по-прежнему нельзя долго дёргать за уши, ты кусаешься.
— А вас отныне нельзя тянуть за хвост и усы?
— Именно.
— За встречу?
— За встречу!
Бутылки примиряюще звякнули.
— Как твоя рана? — Смотря на огонь будто в попытке его усмирить, Яноре отправил в рот дольку сушёного яблока и поудобней откинулся в кресле.
— Стараниями лекарей от вашего сенешаля почти не беспокоит, — Берни тоже посмотрел в камин. На портале друг за другом вились три чеканных линдворма. Чёрная чешуя блестела. Вырывающиеся из пастей язычки пламени тянулись к топке, в самом деле ловя огненные блики. Крылья лежали по бокам, но моргни, и драконы взлетят к потолку.
— Моего сенешаля? Иногда мне кажется, что этот заигравшийся звездочёт живёт здесь просто потому, что ему так хочется, — Лауритс невесело усмехнулся. — Хотя я и пытаюсь делать вид, что это я позволяю ему занимать всю северную башню и творить там неизвестно какую колдовскую ересь.
Они переглянулись, обменялись понимающими улыбками. Людвик Орнёре действительно был очень непростым человеком, и хотя открыто никогда никому не угрожал и сердец через рты не вытаскивал, с ним одинаково почтительно держались все — от слуги при страусихе до короля.
— Мне стоит спросить, что привело главного бешеного драгуна под крыши Сегне?