Яд персидской сирени

…Они сидели за столом в гостиной. Вера — во главе стола, по правую руку от нее Паша, по левую Володя. Добрая спетая компания. Жена, муж, потерявший память, и друг мужа, он же любовник жены, заменивший его в постели и в бизнесе. Трио, грубо фальшивящее, играющее вразнобой — и каждый по своим нотам. Вера отчаянно изображала добрую жену и хозяйку, Володя — доброго и верного друга. Впрочем, не трио, нет. Дуэт. Потому что третий, искореженный и сшитый заново Паша, муж и хозяин, не фальшивил и не играл вразнобой — он мучительно пытался соответствовать этим двум, присматриваясь к ним, примеряя на себя роль мужа и друга. Он не узнавал и не помнил ни этих двоих, ни дома, ни обстановки. Ничего. Ему оставалось только верить их рассказам о себе, верить тому, что это его дом, что женщина во главе стола — его жена, а мужчина напротив — друг. Вера… Он пробовал на вкус ее имя, повторял снова и снова, пытаясь вспомнить, и… ничего не происходило. Имя было чужим даже на вкус и никак не отзывалось в глубинах памяти и сознания. Он изо всех сил вслушивался в их голоса и слова, напряженно ожидая, что вспыхнет искра, полыхнет свет и он узнает! Слова, интонацию, смех. Он кивал, пытался улыбнуться и отвечал односложно, желая лишь одного: остаться одному, запереть дверь и растянуться на кровати. Закрыть глаза. Он чувствовал себя смертельно уставшим — слишком много впечатлений; нестерпимо болела спина, было больно дышать. Он видел, как дрожат пальцы, и старался не смотреть лишний раз на свои руки. Он чувствовал растущий страх, что может потерять сознание, задохнуться от боли, снова уснуть на долгие месяцы или навсегда. В нем росла паника, и он изо всех сил пытался подавить ее, вздрагивая от скрежета вилок и звяканья бокалов. Он понимал, что беспомощен, беззащитен и зависим… он вдруг представил себя закрытой мятой и грязной коробкой со свалки: что-то перекатывается внутри, камешки или ракушки, а мальчишки футболят ее, свистят и улюлюкают. Странный образ! Он сидел в красивой гостиной богатого дома, он, видимо, человек небедный, рядом — жена, вытащившая его из небытия, и друг, подставивший плечо. Он снова дома. Это главное. Даже если не вернется память… Вернется! А если не вернется, то он построит себя заново. Он сумеет, он сильный, он выдержит. Он рассмотрит фотографии в альбомах, документы, он сунет нос во все закоулки дома, он расспросит о себе… хобби, профессия, любимые блюда, любимая музыка, привычки… ну, там, щелкать пальцами или цыкать языком, читать по ночам… да, еще любимые книги! Бизнес. Друзья. Сослуживцы. Вера расскажет, как они познакомились и сколько лет женаты. Электронная почта. Скайп. Сеть. Любимый лосьон, любимая машина… жаль, нет собаки. Вера сказала: «Твоя любимая персидская сирень!» Он осторожно втянул носом, и ему показалось, он уловил странный пряный запах каких-то незнакомых цветов… персидская сирень? И тюльпаны — белые и желтые, его любимые… любимые? Вдоль дорожки во дворе, и необычный дом, асимметричный, с разными окнами… он жил здесь когда-то, девять месяцев назад, это его дом. И сад за домом, которого он тоже не помнит. Он усмехнулся, подумав, что уже кое-что о себе знает. И тут же поймал настороженный взгляд Веры.

— Все нормально? — спросила она, и было что-то в ее голосе… некая напряженность и неуверенность. — Ты ничего не ешь…

— Все замечательно, — ответил он искренне. — Отвык от еды, наверное. Ты не представляешь себе, как долго я не видел нормальной еды!

— И бухла, — добавил со смешком Володя. — Винцо твое любимое, кстати. За возвращение!

— Спасибо. — Паша взял бокал. — Если бы знали, ребята, как я вам благодарен… за все.

Вера выпила залпом; Володя пил мелкими глотками, не сводя с него взгляда, улыбаясь глазами. Паша пригубил, закашлялся, отставил бокал. Вино оказалось слишком терпким. Сказал виновато:

— Отвык. Я хотел бы прилечь, устал…

…Он лег, закрыл глаза. Вера поправила подушку, молча постояла рядом. Он сделал вид, что засыпает, — он не знал, что нужно сказать. Он слышал, как она, осторожно ступая, вышла и закрыла дверь — щелкнул замок, и он слабо удивился: его заперли на ключ?

В комнате стояли легкие предвечерние сумерки; сквознячок трогал задернутую гардину — казалось, она дышит. Под сомкнутыми веками замелькали картинки, почему-то красные: Вера, дом, Володя, круглые окна, крыльцо, громадный сервант, сверкающая посуда, красное вино, снова Вера, Володя, сверкающий хрусталь, белые и желтые тюльпаны…

Потом пестрый хоровод из картинок стал замедляться, краски побледнели и выцвели, красный свет исчез и стал наплывать серый густой туман — он все поглотил, и наступило ничто.

Паша спал; подергивались веки, сжимались пальцы, иногда он стонал, как от боли, и скрежетал зубами. Серый туман становился жиже, он расползался и рвался на бесформенные куски и наконец и вовсе рассеялся, и в глаза ему внезапно ударил яркий луч солнца…

* * *

— Я больше не выдержу! — простонала Вера, прижимая пальцы к вискам. — Это безнадежно, это тупик!

— Верочка, все образумится, успокойся. Мы же вместе, это главное.