Яд персидской сирени

— Жили нормально, как все. Ездили в Австрию кататься на лыжах, летом на море, друзья собирались… Детей нет, мы решили, что пока не нужно. Мама долго болела…

Паша прижался губами к виску Веры. Она замерла и перестала дышать. Потом легонько высвободилась; поправила волосы; передернула плечами. Сказала:

— Я замерзла, пошли в дом. Хочешь вина?

— Пошли. С удовольствием выпью. Какое?

— Портвейн, красный руби. Мы привезли несколько бутылок из Испании.

— Я его люблю?

— Ты его любишь.

— А ты?

— Я тоже. Вино для холодной ночи. Пошли. Может, кресло?

— Нет, я сам. — Паша взял костыль, с трудом поднялся. Вера обняла его за плечи, но он сказал: — Не нужно, я могу.

Они медленно пошли к дому. Хватаясь за перила, Паша поднялся на крыльцо.

…Он сидел за большим столом на кухне. Вера расставляла тарелки с закусками, бокалы. Он наблюдал.

— Ты красивая, — вдруг сказал он.

— Я устала, Паша. — Она застыла с тарелкой в руке, в глаза ему не смотрела. — Ты извини, я не уделяю тебе внимания, я понимаю. Каждый день я пытаюсь удержать бизнес, примирить волков и овец, люди ходят, жалуются, несколько сделок провалено, мы теряем заказчиков. Дядя Витя, Володя…

— Дядя Витя?

— Друг родителей, старый пень. И ведь не выгонишь! Впрочем, он не самое большое зло, хотя как человек — дрянь. Нет приличного руководителя, Володя не тянет… я говорила. Знаешь, — она присела рядом, — я все чаще думаю: может, избавиться от бизнеса, пока дают неплохие деньги? У нас хорошая репутация, связи, кредитная история. Пока есть желающие. Мне и посоветоваться не с кем… — Она запнулась.

— А я пустое место, и помощи от меня как от козла молока, — закончил Паша.

— Перестань, ты не так понял!

— Я не в обиде. Дурацкая история. Что я там делал, на той дороге? Как я вообще туда попал? Ты говорила, в сорока пяти километрах от города… и машина пропала. Следствие хоть что-то накопало?

— Ничего. Ты жив, машина исчезла, говорят, давно за пределами области, перекрашенная, с перебитыми номерами. Что ты там делал? Никто не знает. Возможно, тебя привезли из города и бросили там. Да и неважно это, поверь.

— Я не помню… Ты не представляешь, как это бесит! Пустота! Я ничего о себе не знаю, с кем дружил, что ел, что пил, даже работа… ты говорила, я работоголик, и ничего! Ни проблеска. Твоего отца я тоже не помню. И кто проделал это со мной, я тоже не помню. И за что…

— Отца ты не знал, он умер до тебя. Папа был сильным человеком, все делал по-своему. Ни с кем не считался, — со странной интонацией произнесла Вера. — Ни со мной, ни с мамой.

— Почему?

— Он бросил нас ради ничтожной циркачки, необразованной, неинтересной, некрасивой. Мама была… королевой! А он бросил. А потом вернулся с Таткой, принес в подоле, как сказала бабушка. И мама их приняла. Никто этого не понимал, а для нее семья была самым главным. Кроме того, она не думала, что он приведет Татку. Ее можно было отдать в частный пансионат, мало ли. А отец — ни в какую! Он ее обожал! Когда он умер, ей было пятнадцать. Дурные компании, пьянки, воровство… что мы пережили — не передать. Ужас! Бедная мама. А потом она убила дружка и загремела в психушку на семь лет. Застала с другой, бросилась с ножом… такие у них нравы. Была пьяная. Вопрос стоял: лечебница или тюрьма.

— Ты забрала ее домой?

— Нет, разумеется. Так получилось. Она здесь ненадолго.

— Я ее знал?

— Мы тогда уже встречались. Знал, конечно, но вряд ли обращал внимание. Она была пацанка, тебе нравились женщины постарше. Открой вино, сможешь?

— Смогу. Уж это я смогу запросто.

Он ввинтил штопор в пробку, с силой выдернул, разлил темно-красное вино в бокалы.

— За нас!

— Как тебе? — спросила Вера. — Надеюсь, уже можно. Голова не кружится?

— Крепкое. — Он отставил недопитый бокал. — Голова в порядке. Я действительно его любил?

Она кивнула с улыбкой.

— Ты спишь наверху? — спросил он вдруг. — Там наша спальня?

— Я подумала: тебе лучше на первом этаже, — сказала Вера после заминки. — С креслом на второй трудно, и, кроме того, ты любишь сидеть в саду…

— За тебя! — Он снова разлил. — Хорошее вино.

— Хорошее. Ты ешь!

Они, улыбаясь, смотрели друг на дружку…

…У двери его комнаты она сказала, уводя глаза:

— Паша, я не могу… Дай мне время.

— Я понимаю. — Он прижался губами к ее щеке и почувствовал, как она замерла. — Спокойной ночи. — С его губ сорвалось: — Запрешь меня на ключ?

Но она промолчала.

…Он лежал, глядя в окно. В комнате было светло от лунного света. На полу снова лежал черный крест оконной рамы; снова легко колыхались невесомые занавески и одуряюще благоухала персидская сирень. Ночи были похожи — что вчера, что сегодня. Луна, персидская сирень, черный крест на полу. От вина кружилась голова — слаб еще! Врач предупреждал — ни-ни…

Он закрыл глаза и почувствовал, что плывет, покачиваясь, по речке, а с берегов свешиваются травы и ветки кустов, прикасаются к лицу, щекочут. Не открывая глаз, он смахнул травинку и услышал смех. Он открыл глаза. На краю кровати сидела Татка и травинкой водила по его лицу. Он поймал ее руку.