Яд персидской сирени

Наталья Антоновна улыбнулась, пожала плечами, кивнула. Потом спросила:

— А вы как, привыкли у нас?

— Тут просто чудо! — Ника взмахнула руками. — Все, все — и речка, и гора, и… все! Ой, я, наверное, пьяная от вашего вина. Такое хмельное! Вы сказали, сок, а это настоящее вино! А чем это пахнет? Травой или цветами? — Она потянула носом. — Похоже на петрушку!

Наталья Антоновна и Люба переглянулись.

— Так это же любисток! — воскликнула Люба.

— Знаю! — закричала Ника. — Читала. А где он? Никогда не видела, только на картинке. Сейчас, я сама! — Она вскочила из-за стола, побежала по двору, принюхиваясь.

— Ты прямо как Капитан, — сказал Тим.

— Вот! — Ника стояла у темно-зеленых зарослей в углу двора. — Вот! — Она сорвала разлапистый сочный лист, растерла в руках, прижала к лицу. — Ох! С ума сойти! Тим, понюхай! — Подбежав, она сунула лист под нос Тиму. Тот отшатнулся — запах был резкий, тяжелый, неприятный.

— Это с непривычки, — сказала Люба. — Как же без любистока… Волосы полоскать, и на пол…

— На пол? А можно нарвать?

— Можно, — сказала Наталья Антоновна.

— От клопов? — пошутил Тим, но никто, кажется, не услышал…

Глава 24. Изумрудные сны

Наяда, как мечта, мгновенно исчезает……Я тяжелею, я тону

И страсть безумную кляну;Я силюсь всплыть, но надо мноюСо всех сторон валы встают стеною;Разлился мрак, и с мрачною душоюЯ поглощен бездонной глубиной…А. В. Кольцов. Видение наяды

…Тим лежал без сна. Давно спала Ника — лицом в подушку, разбросавшись руками и ногами, смяв простыню. Было душно. Одуряюще пах любисток, который Ника набросала на пол. Тиму казалось, он задыхается. Он осторожно встал. Вздрогнул, ощутив под ногами влажные холодные листья.

Двор был залит ртутным лунным светом. Отчетливо был виден каждый лист, сруб колодца, стол с забытым кувшином. Все было как днем, только цвет переменился — все было пепельно-синим, неподвижным, замершим. Громадная луна сияла ослепительно, пятна на ней отчетливо складывались в фигуру женщины: Тим видел ее грудь, руки, прижатые к выпуклому животу, и голову, большую от намотанного платка, с рожками-краями, завязанными на макушке.

Бездумно пошел он со двора. По тропинке к горе. Плеск речки был единственным звуком, что нарушал тишину. Под деревьями было темно. На тропинке светлые пятна перемежались с глубокой чернотой.

На речке кто-то был. Тим застыл как вкопанный. Спиной к нему, обнаженная, стояла женщина. У ног белела сброшенная одежда. Подняв руки, она закалывала волосы. Вдруг она замерла, потом слегка повернула голову, прислушиваясь. Тим затаил дыхание. Это была Люба. Ослепительный сияющий столб… Он жадно рассматривал ее. Тяжеловатая, тонкая посередине, прочно стоящая на песке сильными босыми ногами…

Она бесшумно шагнула в воду. Он, не соображая, почти теряя сознание, шагнул следом. Вода подтолкнула его вперед. Он не видел ее лица, оно было в тени. Он протянул руки, наткнулся на ее плечи, грудь. Рванул к себе, стискивая так, что она вскрикнула. Губы у нее были холодные. Ему казалось, она обнимает его за шею, но… возможно, это ему только казалось. Он прижимал ее к себе, как добычу, намеренно причиняя боль. Рыбак и русалка, хищник и жертва… Вода бурлила, обтекая их — он мельком отметил взглядом белые рваные клочки пены. Повернулся спиной к течению в поисках опоры и потянул ее на себя. Она невесомо придвинулась, холодная и скользкая…

…Кажется, он закричал. Его вопль рванулся к вершине Детинца.

…Он оторвался от нее, когда стало светать. Ночь истаяла. За все время они не произнесли ни слова. Губы горели, он терся лицом о ее лицо, мял руками соски, разбрасывал коленями колени. Она отвечала с готовностью, только смеялась тонко и мелко, едва слышно…

Наконец она оттолкнула его мягко, поднялась, потянула из-под него свою одежду. Он и не заметил, что они лежали на ее платье. Оделась и, не взглянув, ушла.

А Тим остался. Перевернулся на живот, раскинул руки и пробормотал:

— Да что же это такое, господи! Да что же это!

Ему хотелось плакать. Ныло тело, горели губы, пальцы ощущали ее кожу. Он был один на свете, один в природе — страшное одиночество вдруг навалилось. Одиночество и тоска. Казалось, что-то кончилось…

Она забыла свой платок, и он уткнулся в него носом. Белый платок пах травой… Знакомый тяжелый запах, на грани добра и зла. Любисток! Все на грани добра и зла. Попробуй рассуди…

…Ника еще спала. Он осторожно прилег рядом и провалился в глубокий сон, как в омут.

Любин платок он положил к ней на порог, оглянувшись украдкой.

— … Люба сегодня с Катериной, — сообщила Ника. — Сказала, отходит, надо посидеть.

Тим полыхнул румянцем, но Ника этого не заметила. Накрывая на стол, она болтала. Тим подумал, что Люба просто удрала.