«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории

Кроме того, следует отметить, что С. Д. Нечаев оказался плохим психологом, изначально настроив против себя всех постоянных членов Св. Синода, включая митрополита Серафима (Глаголевского). Неслучайно профессор столичной академии, протоиерей Петропавловского собора Иоаким Кочетов тогда же не без ехидства заметил: «Степан Дмитриевич немножко поторопился показать свои когти: ему бы надобно было наперёд запустить лапу и тогда уже начать действовать решительным образом»[632].

В отличие от С. Д. Нечаева, граф Н. А. Протасов сумел «запустить лапу», в чём ему, собственно, помогли сами синодалы – ведь он был их «избранник

». Поэтому неудивительно, что чем дальше, тем больше «всё делалось по его мановению, и стук его гусарской сабли был страшен для членов Синода»[633]. Даже его слугам, в случае необходимости, клирики должны были оказывать предпочтение перед другими. Сохранилась история о том, как столичный священник, шедший причащать некоего болевшего огородника, был позван в Калитниковскую больницу, где лежал графский лакей. Наивный клирик сказал посыльному обер-прокурора, что, как только причастит огородника, непременно придёт к лакею. На другой день этот клирик был вызван к графу Н. А. Протасову, который грубил ему, грозил ссылкой и лишением сана. В результате священник так напугался, что чуть не умер[634]

. Даже если рассказ преувеличен, то и в этом случае он чрезвычайно показателен: обер-прокурор представлен в нём деспотом – всевластным, ничем не ограниченным начальником «по духовной части».

Такое впечатление об обер-прокуроре описал и Н. С. Лесков, в статье о «Синодальных персонах» передав характерный рассказ неназванного по имени архиерея. «Владыка Серафим, который тотчас об утверждении Протасова как бы почувствовал, что с ним будет хуже, терпел молча и Протасов ему снисходил за кротость, а другие говорили: Протасов нас забрал в руки по-военному, сразу и так задрал, так задрал, что просто голоса поднимать не смели. Как был гусар, так им и остался, и сонмом архиерейским как эскадроном на учении командовал, а за глаза поносил всех перед чиновниками самыми кавалерскими словами. Он знал, что – избранник, и как бывало разозлится, то и кричит про нас заочно: “пусть-ка сунутся на меня жаловаться! Я им клобуки-то намну”. Да никто и не думал на него жаловаться, потому что нельзя, – сами его выбрали, да, признаться, и духу ни у кого не стало… очень задрал»[635]

. Не имели влияния на ход синодальных дел, были безгласны перед обер-прокурором и преемники митрополита Серафима (Глаголевского) владыки Антоний (Рафальский) и Никанор (Клементьевский). Примечательно, что и митрополит Антоний, и митрополит Никанор имели большой опыт службы в Западном крае. Первый с 1834 по 1843 гг., вплоть до назначения в С.-Петербург, являлся епископом (затем, после преобразования Варшавского викариатства Волынской епархии в самостоятельную кафедру (1840 г.), архиепископом Варшавским и Новогеоргиевским); второй, с 1834 г. – епископом (затем, с 1835 г., архиепископом) Минским и Гродненским, архиепископом Волынским и Житомирским (с 1840 г.) и архиепископом Варшавским и Новогеоргиевским (с 1843 по 1848 гг., когда стал митрополитом Новгородским и С.-Петербургским). Несмотря на то, что митрополиты отличались друг от друга характерами и амбициями, ни один из них, хотя и по разным причинам, не смог противостоять властным претензиям обер-прокурора[636].

Причину того, что граф Н. А. Протасов сумел нагнать на архиереев «такой неодолимый страх и трепет», Н. С. Лесков видел именно в его системе, положившей новое начало

в деле управления Церковью. Обер-прокурор, человек не только ловкий, но и умный, был начитан в отеческих православных творениях, обладал проницательностью и юмором[637]. Кроме того, если верить неизвестному биографу, составлявшему краткую справку о жизни и службе Протасова, он «очень любил чтение и несмотря на большие служебные занятия, следил за современною литературою и в особенности политикою». Как чиновник, он отличался «необыкновенной», «почти беспримерной» служебной деятельностью и заботливостью, «никогда не оставлял полученных бумаг одного дня до следующего, несмотря на количество», во всех делах проявляя аккуратность и точность[638].