«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории

Как известно, причисление к лику святых в императорской России было событием исключительным. За весь предшествующий период Св. Синод канонизировал только двух подвижников благочестия – митрополита Ростовского Димитрия в 1757 г. и епископа Иркутского Иннокентия в 1764 г.[294] Полагаю, не будет преувеличением указать на то, что причисление к лику святых святителя Митрофана во многом предопределило и канонизацию в 1861 г. другого подвижника веры, издавна почитавшегося православными России – епископа Тихона Задонского. Воронежский владыка Антоний, много сделавший для прославления святителя Митрофана, искренно почитал и святителя Тихона, в его архиерейском доме всегда помещались портреты этих подвижников. Именно он, епископ Антоний, 20 мая 1846 г. сообщил Св. Синоду об обретении нетленных мощей свт. Тихона, в октябре того же года свидетельствовав перед членами Синода о его всенародном почитании. Владыка ходатайствовал о прославлении епископа Тихона, за несколько часов до своей кончины написав императору Николаю I о всеобщем народном почитании святителя[295]. Простые люди ценили в свт. Тихоне, наряду с благочестивой жизнью, умение проповедовать. «Образные примеры из жизни подвижников и святых, столь любимые в простом народе, надолго запоминались слушателям. Именно эти средства обеспечивали Тихону успешное воздействие на конкретного человека, совершившего то или иное преступление»

[296].

Собственно говоря, и сам владыка Антоний, много сделавший для прославления и свт. Митрофана, и свт. Тихона, за годы своего служения снискал огромную любовь и почитание верующих; св. Серафим Саровский называл его своим «старшим братом» и «великим архиереем Божиим»[297]. Однако даже глубокий религиозный настрой, христианское смирение и честность в николаевское время не были гарантией от получения высочайших выговоров. Парадоксально, но именно владыка Антоний был первым, получившим такой выговор от императора[298]

. История его получения – вскрытый пакет, адресованный императору, – чрезвычайно показательна для характеристики и николаевского царствования в целом, и личной политики самодержца в частности[299].

Парадокс в том, что офицер и архиерей, вскрывшие конверт, хотели не допустить «оскорбления Величества», заботясь о чести и достоинстве самодержца, т. е. были искренними охранителями и верноподданными! Заботясь о своих самодержавных прерогативах, Николай I не обращал внимания на то, что подобными замечаниями оскорбляет не только архиерейское достоинство, но и показывает свое истинное отношение к Православной Церкви, оказывать помощь которой он всегда искренне желал. Не терпевший никакой самодеятельности, император полагал единственно возможным лишь исполнение каждым своих обязанностей по службе, воспринимая церковное служение преимущественно как служение империи, самодержавным властителем которой он являлся. В этих условиях народное благочестие могло восприниматься не как проявление здоровой религиозной жизни, а как доказательство правильности государственной идеологии «православия, самодержавия и народности». Политические последствия подобного заблуждения рано или поздно не могли себя не проявить.

И все же, можем ли мы говорить о том, что народное благочестие, в том виде, как оно проявляло себя в эпоху императора Николая I, диссонировало с его, императора, официальной религиозной политикой? Полагаю, что подобная постановка вопроса не совсем правильна. И в Синодальный период, под не ослабевавшей опекой государства, Православная Церковь жила и развивалась, решала свои проблемы, и получала новые. Политическая система многое предопределяла, но проявлению личной веры, личного благочестия она мешала минимально.

Разумеется, народное благочестие не тождественно народной религиозности, т. н. «народному православию», так как религиозность не вера и не догматическое учение и тесно связана с психологией человека и социума. «Называя человека религиозным, – писал Л. П. Карсавин, – мы подчеркиваем не то, во что он верит, а то, что он верит, и выделяем таким образом субъективную сторону. Религиозный человек – это верующий человек, взятый с субъективной стороны его веры»[300]

. Настоящее обстоятельство необходимо иметь в виду, когда речь заходит о фольклорной религиозности, не забывая, что народное православие есть историческая форма развития фольклорного сознания[301].

Это всегда понимали и помнили православные богословы, клирики и миряне, писавшие о народной религиозности. Они никогда не скрывали, что разного рода суеверия широко распространены в русской простонародной среде[302]. Однако они также знали, что наличие суеверий не может (и не должно) быть критерием для оценки народного благочестия, что религиозность большинства верующих православных людей имеет в своем истоке ясное понимание христианской правды и жизни во Христе.

Очерк пятый. Архимандрит Моисей (Путилов) и возрождение Оптиной пустыни