«Якорь спасения». Православная Церковь и Российское государство в эпоху императора Николая I. Очерки истории

Разумеется, это только внешняя оценка. Главная заслуга отца Моисея заключалась в другом: как уже неоднократно указывалось, за годы его настоятельства в Оптиной утвердилось старчество и это, собственно, стало определяющим моментом в истории ее возрождения. Насельники скита во имя Иоанна Предтечи (а именно там жили старцы), используя опыт древних подвижников благочестия, перенесли традиции отшельнической жизни первых веков христианства в Россию, где уже к середине XIX в. подвижничество, по словам А. Н. Муравьева, «дало столь обильные цветы и плод»[359]

.

Инициатором же возрождения старческой традиции, полагаю, можно считать епископа Филарета (Амфитеатрова), много содействовавшего созданию при пустыни скита. Старчество, получившее там свое развитие, не могло бы реализоваться без первоначального импульса, данного всему делу Калужским архиереем. Выше говорилось, что владыка не благословил отца Моисея на принятие схимы, предложив ему продолжить церковное служение в священном сане. Однако сам епископ Филарет схиму (хотя и тайную) принял, оставшись при этом действующим иерархом. На это обстоятельство, имеющее косвенное отношение к традициям, утвердившимся в 40–60 гг. XIX в. у старцев Оптиной, стоит обратить внимание. Итак, 13 июля 1841 г., являясь членом Св. Синода и митрополитом Киевским, священно-архимандритом Киево-Печерской лавры, Филарет (Амфитеатров), к тому времени сменивший пять архиерейских кафедр, принял схиму в честь святого Феодосия Печерского. Уже будучи схимником, в 1856 г. он получил в награду алмазные знаки ордена святого Андрея Первозванного[360]

. Как такое возможно объяснить? Это далеко не праздный вопрос, тем более, если вспомнить об отношении к принятию схимы в Оптинском скиту. Схима, принятая тайно, в тайне же и сохранялась – до смерти святителя. В завещании владыка Филарет просил похоронить его в схимнической одежде, одетой поверх архиерейского облачения.

Биографы владыки еще в 80-х годах XIX в. пытались ответить, законно или не законно он поступил, приняв схиму и оставшись на кафедре. По их мнению, в этом не было никакого преступления, – для доказательств приводились примеры афонских монахов, где всегда схимничество «признавалось безотличным от нашего монашества»; пример митрополита Тобольского (в 1702–1721 гг.) Филофея (Лещинского), принявшего схиму, но через несколько лет вновь занявшего покинутую ранее кафедру. Приводилась и информация из святцев. В результате делался вывод о законности принятия схимы митрополитом Филаретом, продолжавшим до смерти свое архиерейское служение. Получалось, что схимническое «состояние, как нельзя более, соответствовало истинному духу и идее, какие заключаются в истинном строжайшем понятии о епископстве»[361]

. Впрочем, логика апологета схимничества митрополита Филарета несколько нарушается необходимостью доказывать правильность его действий: если всё сделано более чем нормально, то зачем об этом было столько говорить?

Но для нас важно отметить иное: сам факт схимничества основателя Оптинского скита. Волею судьбы оказавшийся на вершине церковной власти в России (будучи одним из трех русских митрополитов), владыка Филарет продолжал оставаться истовым монахом, выше всего ставившим иноческую уединенную жизнь. Приезжая в Оптину пустынь, он как мог старался помочь ее старцам, тем более что и отца Моисея, и отца Леонида (Наголкина) он хорошо знал и понимал[362]

. После 1825 г. владыка Филарет не забывал о ските, но лично после своего перевода из Калуги бывал в Оптиной лишь два раза: 17 июня 1837 г., проезжая из Петербурга в Киев и 20 мая 1842 г. Оба раза он демонстрировал самые добрые чувства по отношению к отцу Моисею и насельникам скита. Примечательно, что в 1837 г. владыка уклонился от принятия почетного поздравления Козельского городского головы, заявив: «Митрополит в монастыре, а здесь в скиту он – просто инок»[363].