Яков. Воспоминания (СИ)

На следующий день произошло оглашение завещания покойной графини Уваровой. К моему удивлению, графиня и в самом деле отписала драгоценную брошь своей горничной. Так что девушка с братом, отпущенные мною еще вчера, были теперь людьми вполне обеспеченными. Им не придется больше возвращаться к сектантам, чтобы как-то прожить. Основное же свое состояние графиня завещала Медицинской Академии Санкт-Петербургского университета, в результате чего Виктор Иванович Миронов уже некоторое время спорил с господином Трегубовым. Николай Васильевич настаивал, что драгоценности являются вещественными доказательствами, а Виктор Иванович беспокоился за их сохранность. Сам же ларец лежал в сейфе, в кабинете полицмейстера, до того времени, как ему придется фигурировать в суде в качестве основной улики.

Придя в управление после обеда, я увидел Анну Викторовну, сидевшую на стуле с корзиной на коленях. После того, как она ушла тогда, рассерженная и обиженная, мы еще не виделись. Неужели на этот раз наша ссора не продлиться долго?

— Анна Викторовна, — приветствовал я ее, — рад Вас видеть. Вы ко мне?

— Нет, не к Вам, — ответила Анна, — к госпоже Тонкуте.

Улла Тонкуте была арестована и содержалась под стражей в ожидании суда. Ей вменялось убийство доктора Клизубова и, учитывая показания доктора Милца, смягчающих обстоятельств было немного.

— Николай Васильевич Трегубов дал разрешение на посещение и передачу, — пояснила Анна Викторовна. — Ну, что Вы так смотрите? — спросила меня Анна, поняв, что я ничего ей не отвечаю. — Ну кто-то должен позаботиться о бедной Улле. Она ведь не закоренелая преступница, просто жертва обстоятельств.

— Ну, это еще неизвестно, как там все было, — предостерег ее я.

Все в мире могло меняться, кроме одного: Анна Викторовна Миронова всегда находила в людях светлые стороны. Я очень бы не хотел, чтобы однажды ей пришлось испытать боль разочарования.

— Да известно! — махнула рукой Анна. — Мы уже поговорили с Клизубовым, он мне в подробностях рассказал, как его Улла убила.

Моя непослушная улыбка все-таки меня победила. Анна Миронова и ее духи. Интересно, с каких пор это сочетание стало для меня символом мира и покоя в моей жизни? Она не говорит со мной о духах, если сердится. А значит, сейчас у нас мир.

— И между прочим, он действительно кинулся первый! — продолжала Анна Викторовна, игнорируя мою улыбку. — И если бы не Улла, он бы успел включить свой этот дьявольский аппарат, и тогда бы доктор…

— Ну, раз Вы не ко мне, — прервал я ее, не желая вспоминать тот подвал, — не смею Вас задерживать.

Лучше уйти сейчас. Пока все хорошо, пока мы снова не поссорились. Потому что я не умею любить весь мир, как Анна Викторовна. Вчера я едва не потерял друга. Я точно знаю от доктора Милца, что он остался в живых лишь благодаря жадности Уллы Тонкуте, попытавшейся отнять у Клизубова драгоценности графини. А вот освободить его она и не пыталась даже. И если бы ей удалось завладеть шкатулкой, то она бросила бы доктора на растерзание Клизубову и его аппарату и даже не обернулась. Нет, сочувствовать Улле я не мог. Поэтому предпочел уйти в кабинет, оставив Анну Викторовну дожидаться в коридоре.

И так уж получилось, что в тот момент, когда она уходила из управления, я снова оказался в коридоре. Клянусь, это не было намеренным. Ну, осознанным-то уж точно не было. Просто разбирая почту, переданную мне дежурным, я обнаружил, что один из конвертов оказался вскрыт. И вышел из кабинета, чтобы выяснить, кто осмелился вскрывать почту, адресованную сыскному отделению. Синельников, дежуривший сегодня, невнятно оправдывался, пытаясь, как обычно, прикинуться невиновным, когда в коридоре появилась Анна Викторовна, закончившая, видимо, свой визит к Улле.

Мы не обменялись ни словом. Анна Викторовна прошла к двери и вдруг оглянулась в последний момент, почувствовав, видимо, что я смотрю на нее. И снова я увидел в ее глазах вопрос и ожидание, которых не мог или просто боялся понять. До этой самой минуты. Может быть, дождь в дверном проеме за ее спиной что-то нашептал мне, но я вдруг увидел, как плачет ее сердце, и услышал, что говорят мне ее глаза.

«Я люблю Вас, — говорили эти удивительные, чистые как небо глаза, — я так сильно и так давно Вас люблю! Я же вижу, я небезразлична Вам. Почему Вы снова отталкиваете меня? Скажите мне, умоляю! Неужели Вы не видите, как мне больно? Я ведь уже не могу без Вас!»

Я стоял, будто громом пораженный, не в силах пошевельнуться, боясь отвести глаза. Я любил ее безмерно, до боли. В любую секунду я готов был отдать жизнь за нее. И моя жизнь давно стала без нее невыносимой. Но все же я не потерял рассудок настолько, чтобы подвергнуть ее опасности. Моя любовь, если о ней прознают мои враги, была опасна для нее. До тех пор, пока я не завершу поручение полковника Варфоломеева, я вынужден ждать и молчать. Просто потому, что не принадлежу себе до того времени.