Янтарь чужих воспоминаний

— Но, госпожа… — изумился прислужник.

— Вы плохо слышите или понимаете? — синие глаза налились тьмой. — Кто останется в здании через десять минут, будет уволен!

— Простите, госпожа Милинда. Конечно… — пробормотал прислужник, спиной пятясь к двери. Тяжелая створка закрылась за ним.

— Не думай, что я подчиняюсь твоим приказам, — Мили оперлась бедром о стол. — Но ты прав, посторонним не стоит слышать наши разговоры.

— Я не собираюсь с тобой разговаривать.

— Ах, ты за этим явился? — Милинда расслабилась и усмехнулась. — Прости, я не в настроении.

Я рассмеялся.

— А мне наплевать. И в отличие от тебя, дорогая, я могу и не спрашивать. Но ты можешь сопротивляться, — золотой песок шелестит, и губы пересыхают. — Мне будет приятнее…

Ее губы тоже пересохли, и она провела по ним языком. Я на миг закрыл глаза. Еще немного. Надо подождать… Ждать трудно. Я рассматриваю ее лицо и молчу. Глаза в глаза, так, что кажется, еще миг — и мы оба задымимся от напряжения. Год за годом ничего не меняется, я чувствую это, как впервые: снова раздирающее нутро желание, ослепительная белая молния, выжигающая мое сознание. Я раздеваю ее взглядом, рассматриваю тонкое бежевое платье, облегающее изгибы и заканчивающееся ниже колена. Пытаюсь рассмотреть, есть ли под ним белье. Перевожу взгляд на маленькие пуговички у горла. Тонкую цепочку, что сбегает в вырез. Я даже знаю, что на ней висит. Синий камень, оплетенный золотой паутиной — мой подарок. И попутно самая сильная защита из всех возможных. Сколько раз я пытался защитить ее от себя… Или себя от нее.

Надо отвлечься…

Слушаю чувства прислуги: злость, недовольство, недоумение. У иных, напротив, радость. У всех — жадное любопытство… Большинство уже покинуло поместье, остались несколько самых нерасторопных или самых любящих горячие сплетни.

Надо подождать.

— Сними платье, Мили.

Она дергается, словно от удара. Вновь облизывает губы, и я чувствую, что сейчас сорвусь. Она нужна мне. Прóклятые боги, как же она мне нужна! Нужна вся, до самого дна, до самого темного и порочного нутра. Мне хочется заорать, что я не могу без нее жить, что я схожу с ума от этого притяжения, от этой тоски по ней, что не знаю, как вытравить ее из себя. Я слишком сильно ее люблю. Почти так же, как и ненавижу.

Но я молчу и жду. Ловлю ее эмоции. Сжимаю ладони до боли в костяшках и дышу, пытаясь расслабиться. Не могу. Милинда вздрагивает и медленно поднимает руку, дергает застежку на платье. Та не поддается, словно расплавилась от излучения нашего жара.

Последняя песчинка падает на золотую горку крупиц времени.

Я преодолеваю расстояние между нами в два шага и рывком сдираю бежевое платье, отрывая все эти пуговички и петельки.

— Сволочь, — Милинда стонет мне в губы. — Это было мое любимое…

Я вообще не понимаю, о чем она. Сметаю все со стола, толкаю ее на спину, обхватываю бедра. Погружаю язык в ее рот, задыхаясь от его сладкой влажности. Руки Мили дергают мой свитер, потом оставляют его и расстегивают ремень брюк.

— Нет, — выдыхаю ей в рот, перехватывая ее ладонь.

Нет, потому что я возбужден так, что боюсь кончить ей в руку.

— Кай… — ее стон слышно, наверное, во всем доме, Милинда не умеет сдерживать свои чувства.

Мы оба не умеем их сдерживать, потому что я тоже думаю лишь о том, чтобы скорее вколотиться в это тело… Впрочем, я уже вообще не думаю. Сжал ее ладони, прижал их к полированной крышке стола и вогнал член в ее тело. Сразу, без прелюдии и игры — какая игра, когда нас трясет от вожделения, и Мили мокрая настолько, что течет по ногам. Она кричит и выгибается, откидывает голову, и я кусаю ей шею и грудь, не переставая двигаться. Первый раз всегда такой — дикий. И второй тоже… Потом, может, наступит время ласк. Но пока лишь эта вколачивание в ее тело, с раздирающей душу страстью, болезненным острым наслаждением, хрипами, стонами, и всепоглощающей темнотой. Я не вижу ничего, кроме нее, я не чувствую ничего, кроме нее, я хочу двигаться в ее теле до бесконечности, но кончаю, потому что чувствую ее пик. И прихожу к финалу вместе с ней, все еще безотчетно сжимая ее ладони и переплетая пальцы.

Нас трясет, и тела обмякают, но мы оба знаем, что это лишь начало. Такие ночи наполнены безумием, они случаются редко, эта лишь седьмая за двенадцать лет.

Редко, но неизменно. Однажды я все равно прихожу к ней. Или она ко мне. Я не могу разорвать цепь, на которой она меня держит.

Милинда рассмеялась и оттолкнула меня, легко соскочила со стола. Из одежды на ней остались только туфли, бежевое платье превратилось в бесполезную тряпку. Но ее никогда не смущала собственная нагота. Я подобрал джинсы, влез в них и пошел к двери.

— Пойдем, подкрепимся. Я не ужинал.

Она хмыкнула, и покачивая бедрами пошла за мной, даже не подумав что-нибудь на себя накинуть. Я посмотрел, как она спускается по широкой лестнице из черного оникса на своих высоченных каблуках, даже не глядя себе под ноги, и придержал ее за руку. Развернул к себе.