Янтарные глаза

Но это было необратимо. Летний день, один из многих. Он прекрасно помнил. Как и Пинки — тот чай.

Бьет по голове как каменный дождь — тупые парализующие удары, волны и звук; зубы сводит, лицо кривится, пальцы неконтролируемо дрожат. Но руки все равно перестаешь чувствовать через полчаса, когда они над головой, так что в целом без разницы, что они там сверху делают. Однако мысль нисколько не приближается к идеальному состоянию отстраненности, сколько бы Лукас ни старался. Дискомфорт невероятно мешает сосредоточиться.

А ведь это цель.

Шаги отца, стук двери, рука на выключателе; надежда; волна облегчения, когда затихает инфразвук. Быстро воспользоваться последними мгновениями, посмотреть на третий снизу стих, потому что из сегодняшних пятнадцати он помнит его хуже всех, и вбить себе в голову — сейчас, когда все нервы в теле перестали дрожать под натиском резких, аритмичных пульсаций низкой частоты, дело идет гораздо лучше. К счастью, кое-что он выучил заранее в школе под партой: хоть там на перемене над тобой и летают банановые кожурки, но по сравнению с условиями, в которых он вынужден напрягать свою память дома, это божественная тишина. Но отец уже здесь и собирает бумаги. Снимает наушники с его ушей.

— Пришла твоя подруга Пинкертина, Лукас.

И снова надежда. Может, благодаря Пинкертинке ему не придется декламировать дурацкие ссенские рифмы за всю прошлую неделю. Или хотя бы в качестве задания нужно будет вместо стихов учить новые знаки, то есть сидеть за столом как нормальный человек, с развязанными руками. Знаки нельзя выучить, лишь глядя в бумаги. Их нужно переписывать. Снова и снова.

Но отец будто даже не собирается вытащить из морозилки пару кубиков льда, охладить дрэиновые ремни и освободить его руки. Или пустить его к Пинки. Или хотя бы дать ему попить. Лишь стоит и молча смотрит.

Наконец движение. Отец прижимает к его губам чашку ненавистного гмершалового чая — либо пей то, что я даю, дорогой дружок, хоть это и отвратительное вонючее грибное пойло, либо помирай от жажды. Лукас знает это и молча пьет до дна. Он знает и что будет дальше, раз это именно гмершал. Пока скользкий гриб тяжело разливается в его желудке, он изо всех сил душит в себе страх.

Почему он хотя бы не развязал ему одну руку?!

— Она пришла вернуть тебе какую-то книгу. Как неожиданно, правда?! Последний раз повторяю, Лукас: никогда не зови сюда своих друзей.

— Но зачем ты пустил ее?