Янтарные глаза

Пятница. Пинки бросила на пол такси сумку с вещами для тренировок, откинулась на спинку сиденья и вытащила помаду. «Ну не дура ли ты? Тебе тридцать три! Стоит только разделить на два, и становится ясно, что у Лукаса было почти двадцать лет на то, чтобы проявить интерес к твоей персоне. Думаешь, он просто не успел набраться духу?» Но издевки над собой не помогали. Пинки причесалась. И дрожащими пальцами набрала на нетлоге номер Лукаса.

На другом конце провода царила тишина. Сигнал сообщил ей, что устройства нашли друг друга в Сети. Но Лукас не брал трубку.

Пинки нервно прислушивалась к гудкам. «Который час? Может, отменить звонок?» В этот момент дисплей резко потемнел, приобретя темно-синий оттенок, настолько темный, что граничил с фиолетовым. На этом сдержанном фоне появился серебристо-белый ссенский знак. У Пинки для той же цели на нетлоге был забавный розовый кролик на плазменных лыжах, талисман олимпийских игр, на которых она когда-то выступала. Она посылала его людям, когда не хотела, чтобы ее видели. Говоря коротко, она была из тех, кто предпочитает веселые картинки и плюшевые игрушки. А Лукас был не из таких. Ее взгляд устремился на холодное, непостижимое ссенское совершенство, которое он избрал — истинное олицетворение свойственной ему изящности и необузданной элитарности,— и в ней зародилось чувство, будто она смотрит на рыцарский щит, на герб на его доспехах. Нет, в этот з'aмок никто не проникнет.

В тот же момент до нее донесся звук, от которого по телу пошли мурашки: резкий вдох, больше напоминающий сдавленный крик.

— Пинки?..— произнес Лукас до того, как она успела задуматься.

Он говорил очень тихо. Его хриплый напряженный голос скрипел у нее в ушах, как стекло под подошвой.

— Что случилось? — выпалила она.

— Ничего такого… — выдавил он.

Последовала удушливая, безмолвная тишина — не обычная пауза, а полное отсутствие звуков. Пинки стучала и дула в нетлог, кричала «алло» и наконец услышала внезапный скрип, после чего поняла, что он, вероятно, прикрывает микрофон рукой.

Тут ею овладела настоящая паника.

— Лукас, боже мой, ты там? — пискнула она.— Ты не можешь говорить? Тебе нужна помощь?

— Расслабься, Пинки. Ничего особенного. Это вообще не…

Он выпалил это слишком громко, слишком поспешно — возможно, чтобы перекричать ее? И все же он не успел договорить. Прежде чем снова настала тишина, Пинки услышала, как он глотает ртом воздух.

Она была вне себя от ужаса. Нельзя было сказать, что в его голосе просто звучали эмоции: они будто торчали из него, неконтролируемые и резкие, жестокие и острые, как край только что разбитого стекла, как обнаженные провода, вырванные из стены. Где же здесь изящность? Совершенство? Или хотя бы элитарность?! Ничего не осталось. Растрескалось как старая краска. Пинки судорожно сглотнула. Ее пугала мысль о том, что существует что-то, с чем Лукас не может справиться.

— Давай! Надеюсь, что завтрашнее свидание состоится! — наконец послышалось из трубки.

За легкостью и спокойствием этих слов она почувствовала чудовищное усилие.

— Знаешь что? Я позвоню тебе вечером, и мы договоримся.

Он положил трубку прежде, чем она успела что-либо сказать. Не попрощавшись. Белый ссенский знак исчез с ее запястья, будто его втянул в себя вихрь.

Пинки закрыла дисплей и, ошеломленная, опустила руку с нетлогом. «Позвонит вечером?..» Нет, так не пойдет. Она не могла ждать до вечера. Ей было все равно, что он явно не хотел никакой помощи. В лихорадочной спешке, охваченная безумием, она набрала его адрес на панели управления такси.

 * * *

Полчаса спустя она стояла у двери его дома. По квартире разносилась трель звонка и пропадала в тишине. «Я поступаю глупо,— подумала Пинки.— Мне нельзя здесь находиться». Но, прежде чем она успела окончательно решиться на бегство, дверь приоткрылась. Призрачно-бледное лицо Лукаса вынырнуло из темноты. Золотистый мрак за дымчатыми окнами вестибюля еще мог льстиво о нем лгать; но вот лицо выплыло на дневной свет — вот! Пинки замерла в ужасе.

Пальцы Лукаса нащупали дверной косяк. Он прислонился плечом к стене рядом с дверью.

— Ну, Пинкертинка,— хрипло сказал он.— Чего это тебе в голову взбрело сюда приехать?

Казалось, он даже не мог остановить на ней взгляд. Его голос будто пересох от усталости.

Пинки переминалась с ноги на ногу.

— Прости. Не сердись,— выдавила она.— Я знаю, ты меня не приглашал… меня тут быть не должно… и… и… но когда я услышала твой голос по телефону… Я просто не могла… не могла…

Она безнадежно путалась. Боже, она не могла произнести ни одной связной фразы! А он просто стоял и молчал. Его лицо было не просто слегка бледным — оно было совершенно серым. Он щурился на солнце, и на лбу его появилась морщинка, которую Пинкертина никогда раньше не видела. Ей хотелось броситься к нему, обнять, стать его опорой, но она не осмеливалась. Малейшего намека с его стороны было бы достаточно — но ожидания были тщетны. Он не помог ни единым словом, ни единой улыбкой.

— Прости,— вновь пробормотала она.— Я не хотела навязываться. Я просто… мне просто показалось…

Она задыхалась от неловкости.