Языковой вкус эпохи

Описываемые факты не ускользают из поля зрения серьезных исследователей-теоретиков, что лишний раз доказывает невозможность пройти мимо них как не заслуживающих внимания ошибок малограмотных людей. Правда, лишь немногие интерпретируют их как симптомы некоего естественного движения языка; обычен взгляд на них как на порчу с призывом воспрепятствовать ей как случайному и временному явлению. Такие авторы считают, что повторяется эпоха малограмотности 20-х годов, и с удовольствием цитируют слова князя С. М. Волконского: «Русский язык в опасности… Неряшливость, пошлость и всевозможные ошибочные обороты стали проникать в нашу речь… Повинен в наводнении родного языка иностранными словами и испошлении его истрепанными словечками и оборотами» (РР, 1992, 2, с. 33).

Как бы ни решалась проблема оценки, очевидны системность многих «ошибок» и несомненная объективность и закономерность тенденций к либерализации языка, лежащих в их основе. Это и создает твердую почву для вкусовой установки, не позволяя просто отмахнуться от ошибок, списать их на малограмотность. Все более становится нормой, например, анормальное употребление деепричастий, причем языковое чутье массово все больше типов такого употребления признает допустимыми (А. С. Петухов. Язык перестройки или перестройка языка? РР, 1992, 2).

Этот пример – несомненное проявление универсальной грамматической тенденции к упрощенчеству, к сокращению используемых возможностей. Е. А. Земская иллюстрирует ее, причем именно как объективный, а, может быть, и желательный процесс, только что упомянутым безобъектным употреблением переходных глаголов. Эта же тенденция предпочтений ведет к тому, что все реже употребляются видо-временные формы глаголов совершенного вида в прошедшем времени для обозначения повторяющихся и обычных действий (А. В. Бондарко. В ответе на анкету о состоянии русского языка. РР, 1992, 2, с. 53).

7.3. Наблюдения за синтаксисом нынешнего языка масс-медиа свидетельствуют об активности тех же тенденций, которые наблюдаются в лексике, – одновременного обращения к подчеркнуто книжным (часто иноязычным) образцам и к оборотам раскованной разговорной речи и просторечия. Использование конструкций книжно-письменного синтаксиса и синтаксиса повседневной устной речи на коротких отрезках текста, нередко рядоположенно, усиливает констатируемое сегодня на всех уровнях языка сближение и смешение языковых единиц, принципиально противопоставленных в традиционном русском языковом сознании.

Это, в свою очередь, ведет к снятию или, по крайней мере, к нивелировке противоположности письменной и устной форм речи, книжных и разговорных стилей, прежде всего в стихии массово-коммуникативной речи, прямо воздействующей на речь бытовую и могущей новым синтезом средств выражения обусловить значительную перестройку литературного синтаксиса.

В сфере предложения – это все более синтаксис, организуемый образом автора, непосредственно общающегося с читателем: Пожалуй, еще интереснее были сообщения М. Челнокова – это тот – помните? – он еще на заседании парламента швырнул свой ваучер в лицо вице-премьеру (Изв., 26.10.92). Истоки этого процесса стали полноводными уже в 60-х годах, отчего исследователи и обратили тогда внимание на актуализацию таких синтаксических явлений, как расчлененность высказываний приемами сегментации и парцелляции, синтаксическая несогласованность, употребление номинативов, имитация конструкций разговорной речи (см.: Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. М., 1968, сс. 233–266. Ср. также: Н. Ю. Шведова. Активные процессы в современном русском синтаксисе (Словосочетание). М., 1966, а также сб.: Развитие синтаксиса современного русского языка. М., 1966). Все эти приемы приобрели еще больший вес в сегодняшнем русском языке.

Одновременно теряют свою актуальность такие явления, как номинализация (осуществить выполнение

вместо выполнить, дальнейшее повышение вместо стало выше), бессубъектные обороты (неопределенно-личные, безличные, обобщенно-личные) и разного рода пассивные образования (придется, вероятно, мириться с тем…; его не зовут, ему не звонят…; когда в приемной наводили лоск, розу оставили…; сколько раз говорилось о нерациональном использовании металла…), приверженность к несовершенному виду глагола (и там, где обычно употребляли совершенный вид), избыточное употребление причастий. Иными словами, перестали быть сегодняшними приметами те явления, которые единогласно признавались наиболее яркими характеристиками языка предшествующей эпохи (см. хотя бы: P. Seriot. Analyse du discours politique sovietique. Paris, 1985, p. 125 и след.).