«Есть издания, которые по-другому не могут, потому что привычка обзывать идейного противника власовцем или отщепенцем въелась в плоть и в кровь, усвоена на уроках, преподанных учителем, который и сподвижников, ничтоже сумняшеся, именовал политическими проститутками, коли впадал в гнев, а то и целые сословия пригвождал к позорному столбу, пользуясь словами в приличном обществе не принятыми. Тут ничего не попишешь. Но и газета, явно почитающая себя голосом интеллигенции, оппонента припечатывает эпитетом «вонючий», сообщает, что он «гадит» и, наконец, элегантно отпускает восвояси: «хрен с ним»… Далеко ли ушел Александр Иванов в «Курантах» от тех, на кого нацелил свое язвительное перо, если капает с него отнюдь не яд, а скорее грязная водица: «хамская невежественность большевистского отребья», «уголовники, ничтожества»… Слабость, как известно, всегда предпочитает сильные формы. Когда есть неотразимые доводы, нет необходимости облекать их в бранные слова… Не знаешь, право, смеяться или плакать, когда Михаил Чулаки со страниц издания, которое очень хочется считать своим, призывает отказаться от стыдливых многоточий и, отбросив предрассудки, пользоваться словами, которые доселе потому и писали только на заборах, что полагали их непечатными… Могут, конечно, возразить: вот уж нашли первостатейную заботу. Все это слова, слова, слова, и не более того. Да то-то и оно, что более. Выбор слов никогда не случаен – за такой раскрепощенностью в их употреблении кроется вседозволенность… Нет-нет, все это отнюдь не безобидно. И только кажется, что брань на вороту не виснет. Виснет! Отпустим узду еще чуть-чуть и превратим политические бои в кулачные. Стоит только сказать себе: долой стыд! – и совесть действительно обернется химерой… Сегодня бесстыдные слова – завтра бесстыдные поступки» (Долой стыд! – Изв., 2.4.91).
Характеризуя сегодняшний стилистический вкус, следует сказать, что не просто насыщение речи сомнительными словами и оборотами рисуется его сутью, но общая раскрепощенность, не просто снятие запретов, но принципиальный допуск любых кажущихся в данном случае подходящими средств выражения. Иными словами, он характеризуется принципиальной ставкой на смешение, совмещение, сочленение любых единиц языка, на крайнюю неоднородность языковой формы общения, на гетерогенность каждого отдельного текста.
Процессам демократизации речи, как и всей наблюдаемой сейчас «смене стиля», изменению самой манеры общения, известный стимул был, несомненно, дан речью М. С. Горбачева, воспринятой сначала как безоговорочный образец для подражания (см.: Капанадзе Л. Грамматика гласности. РГ, 12.3.92). В ней сплелись далеко не всегда, конечно, гармонично, по меньшей мере, четыре струи:
(1) вполне литературная, даже часто излишне строгая книжная с избытком иностранных слов –
(2) раскованная обиходно-разговорная –
(3) партийно-жаргонная, управленческая –
(4) народная с южно-диалектным оттенком –
Последнее слово, ранее в литературной речи неизвестное, получило сейчас распространение:
Многомерность языка стала принципом публичной речи, передвинувшейся от монотонности официоза к полифонии личностной разноголосицы; на месте продуманной точности запрограммированных и обкатанных формулировок воцарилась манера неподготовленных разговорных фраз с поиском нужного слова, естественными оговорками, повторами, ошибками. Живее стала стилистика газетной полосы и особенно телепередач.