Идеальное несовершенство

– Я уже объял весь Порррт, – каркнул ворон. – Нет его нигде.

Адам подошел к фонтану, склонился, омыл потное лицо, всосал два глотка холодной воды.

У него все еще тряслись ноги; он присел на край бассейна.

– Должно быть, он взял челнок, – вздохнул Адам. – Сколько их тут было? – движением головы он указал на каракку.

– Место есть как минимум для шести.

– Спроси Анжелику.

– Она говорит, что не знает.

– А куда она вообще делась?

– Говорит, что ищет гарррдеррроб.

– Зачем? Нет у нас времени, пусть уходит. Проведешь ее.

– Так точно, генерррал, – каркнул двуворон.

Откуда у наномации этот тон? Наверняка не из программ с Плато, от которых их снова отрезало после открытия Мешка с системой Гекаты. И тем не менее, еще до блокады должно же было что-то перекопироваться в свежеустановленные логические структуры нанополя. И теперь эти программы накладывались на память манифестации Пандемониума – окончательно конфигурируя двуворона.

Замойский двинулся тенистой коллонадой к висящему в конце помоста графитово-черному кораблю. Внутренности Порта Мойтля купались в синем свете, многочисленные источники которого кружили вокруг хабитата по отдаленным орбитам – что означало расстояние самое большее в несколько десятков километров, поскольку Порт был невелик. Клык Адама и Анжелики, хотя и вошел сюда на относительно небольшой скорости, сделал в этой синеве три прямолинейных «петли», пока затормозил.

Но они сперва опасались, что придется ждать, пока Клык остановит сопротивление воздуха, топлива едва хватило, чтобы сманеврировать на безопасную низкую орбиту. Если бы открытие Мешка не забросило Клык так близко к Гекате и Нарве, а оставило бы его за границами открафтированного пространства, они бы вообще не сумели добраться до планеты.

Так или иначе, Клык уже не мог сесть на Нарву; маневрирование в гравитационных колодцах всегда затратно. Оставались челноки с трезубца Мойтля. Анжелика настаивала, что она должна их открыть точно так же, как открыла Порт; Замойский лишь надеялся, что это не означает очередную игру в вопросы и ответы с управляющей программой трезубца, которая растянется на несколько часов. Программу звали Александром Четвертым и, раз уж та поверила, что Анжелика и правда Макферсон, то и разговаривала исключительно с ней.

Замойский добрался до конца колоннады; здесь сила тяжести была уже чуточку меньше. Он сел, опершись спиной о последнюю колонну, в тени черного борта челнока и крикнул:

– Анжелика! Поспеш-ши же!

Двуворон куда-то улетел, но Адам знал, что его слова услышаны и будут переданы Анжелике. Нанополе Официума/де ля Рош без проблем распространялось на Порт, поскольку Мойтль перед тем, как отправиться в свою тайную экспедицию постарался стерилизовать его от инфа: наверняка последнее, что ему хотелось, – это беспрестанное подсматривание и подглядывание Императора.

Но настолько ограниченный в своих силах и компетенциях Александр Четвертый, к тому же с отрезанной на 99 % памятью и вычислительными силами (система Гекаты оставалась под постоянной блокадой Плато), был не в состоянии осмысленно ответить даже на вопрос, находится ли Мойтль внутри Порта. Он знал лишь, что у него не хватает одного челнока – но улетел ли тот с Мойтлем на борту или отправился в автоматическую миссию, сказать не мог.

Потому, возможно, их впустили вовсе не благодаря Анжелике, ее знанию семейных тайн Макферсонов, но в результате увечья программы – которая впустила бы, в конце концов, всякого.

Замойский со вздохом передвинулся к краю помоста. Сел прямо, свесив ноги в пропасть. Под стопами у него была лишь чистая синева. Но стоило чуть наклониться вперед и вправо, он видел уходящую вниз стену хабитата, отрастающие от нее балконы и террасы, часть висячих садов, ориентированных согласно иному вектору гравитации; а еще купола башен и их зубцы. Ибо башни – те, что оставались видны – в большинстве стояли под прямым углом к вертикали Замойского. У одной из них на вершине находился бассейн. Этот вид пугал еще и потому, что поверхность воды (с такого расстояния: синий прямоугольник) не была параллельна любой другой поверхности хабитата, и человек начинал сомневаться в собственной пространственной ориентации, что могло закончиться дурно, особенно для того, кто сидел над пропастью.

«Хабитат» – но ведь Адам думал о нем не так. Это была эшеровская мешанина архитектур, опирающихся на различные стили и строительные техники. В целом конструкция имела форму шара диаметром примерно с километр. В ее геометрическом центре (как полагала Анжелика, а Александр подтвердил) находилась небольшая черная дыра, гарантирующая необходимое тяготение.

Фрагмент, в котором находился Замойский, вызывал в памяти ассоциации с мавританской виллой – даже в воздухе витал соответствующий аромат, экзотические благовония.

Что-то ударило его в спину. Он метнулся назад, хватаясь руками за колонну.

– Господи, ну ты и нервный.

Замойский перекатился на спину. Она стояла над ним с остальной одеждой в руках – как оказалось, Анжелика бросила в него ботинки.

Он театральным жестом схватился за грудь.