Иерусалим: Один город, три религии

Францисканцы, с особым благоговением относившиеся к Страстям Христовым, начали отмечать в городе места, связанные с последними страшными часами земного пути Спасителя. Теперь почти все они, по крайней мере, в представлении западных христиан, оказались в северной части Иерусалима – их перенос с горы Сион, начавшийся в период крестоносцев, таким образом, практически завершился. Пилигрим Джакопо из Вероны, побывавший в Иерусалиме в 1335 г., вошел в город через восточные (Львиные) ворота возле купели Вифезда, миновал церковь Святой Анны (в то время – медресе Салахия) и двинулся по улице, в наши дни называемой Виа Долороза. На этой улице ему показали дом священника Анны (где находилась мечеть) и дом Ирода; он также осмотрел «дом Пилата» (арку «Экце Хомо» на форуме Адриана), место, где Мария лишилась чувств, увидев сына, изнемогающего под тяжестью креста, и развалины ворот, через которые Иисус, как считалось, вышел из города, ведомый римскими стражниками к месту казни. В приделах храма Гроба Господня Джакопо задерживался у других «остановок»: у треснувшего камня в церковном дворе, где Иисусу дали передохнуть перед восхождением на Голгофу, в пещере внутри церкви, где держали Иисуса, пока приготовлялся крест для распятия, и где с него сорвали одежду; далее следовала сама Голгофа, Черный камень миропомазания, куда положили тело Иисуса после снятия с креста, и, наконец, гробница. Некоторые из этих мест позднее изменились – далеко не все они совпадают с современными остановками Крестного пути. Когда францисканцы при свете факелов вели христианских паломников по Виа Долороза, процессия двигалась в обратном направлении. Но почва уже была подготовлена. Теперь, когда у западных христиан осталось так мало своего пространства в храме Гроба Господня, они начали развивать новую систему культовых мест за пределами храма.

Монах-доминиканец из Германии Феликс Фабри, посетивший Иерусалим примерно в 1480 г., оставил нам живое описание своего паломничества. Напряженность, существовавшая теперь в отношениях между мусульманским населением и западными христианами, стала заметна, как только корабль с пилигримами причалил в Яффе. Мусульманские чиновники бесцеремонно хватали каждого паломника, требуя сообщить имя и сведения о себе. Затем Феликса бросили в «сумрачное обветшалое строение под полуразвалившимся сводом… наподобие того, как люди обычно загоняют на дойку овец» (Fabri, p. 224). Там к нему приставили драгомана – проводника, который становился единственным посредником между ним и мусульманским миром, – а францисканский кустос

дал новоприбывшим строгие наставления. Категорически запрещалось выходить куда бы то ни было без своего драгомана, писать на стенах, бросать оценивающие взгляды на мусульманок, а также пить вино на людях (дабы не разжечь у мусульман смертельную зависть). Полностью исключались любые дружеские контакты с мусульманами – напряженность была столь сильной, что власти не могли гарантировать западным паломникам минимальную доброжелательность местного населения.

Такой неласковый прием, однако, ничуть не охладил рвение пилигримов. Как только вдали показался Святой город, рассказывает Феликс, они все как один соскочили со своих ослов и расплакались от восторга. Еще больше слез было пролито при виде Гроба Господня: «такие горькие всхлипывания, такие сладкие стоны, такие тяжкие вздохи, такая скорбь, такие стенания из глубины души, такое умиротворение и радостное утешение» (Fabri, p. 283). Некоторые потерянно блуждали по церкви и бестолково били себя в грудь, словно одержимые; женщины кричали, будто в родах. Кто-то просто падал без чувств и лежал недвижно, как покойник. Нередко паломники впадали в такое исступление, что их приходилось помещать в больницу. Поклонение Иерусалиму у западных христиан приняло истерическую окраску. В нем отсутствовала дисциплина сосредоточенного «восхождения», и оно не было подлинным соприкосновением с высшей реальностью. Казалось, пилигримы полностью во власти своего воспаленного сознания.

Но в благочестии европейцев происходили и другие изменения. Феликс Фабри анализировал свои чувства по поводу святых мест так, как этого никогда не стали бы делать пилигримы прошлых времен. Он заключил, что паломничество – весьма тяжкий труд. Отнюдь не легко было переходить под палящим солнцем от одной святыни к другой, опускаться на колени, простираться ниц, а главное – без конца тревожиться, правильные ли чувства ты испытываешь. «Чрезвычайно утомительно сосредоточиваться на духовном созерцании предметов отвлеченных, когда телесно все время переходишь с места на место» (Fabri, p. 299). Кроме того, Феликса беспокоили сомнения относительно подлинности некоторых святых мест. Многое ли могло уцелеть от истинного склепа Иисуса после стольких веков? Как вышло, что гробницу Давида не обнаружили раньше (Fabri, pp. 304, 408–16)? Зарождался новый критический дух, из-за которого паломничество традиционного типа со временем сделалось невозможным для людей с западным складом ума.