Но может быть, лучшие дни паломничества к тому времени уже миновали. Во всех трех главных монотеистических религиях считается, что истинное благочестие обязательно должно выражаться в добрых делах. Это как бы «лакмусовая бумажка» подлинной духовности. В прошлом Иерусалим не помог христианам стать милосерднее ни друг к другу, ни к иноверцам. Крестовые походы в определенном смысле были пародией на религиозность – идолопоклонством, в котором голое обладание Святым городом рассматривалось как конечная цель. И вот, уже на пороге Нового времени, Феликс критикует все и всех, не находя доброго слова ни для кого из обитателей Иерусалима помимо францисканцев. «Сарацины, – утверждает он, – замарали себя отбросами всех ересей, они хуже идолопоклонников, мерзостнее иудеев»; греческая церковь, когда-то ученейшая, теперь «запятнана бесчисленными заблуждениями»; сиро-яковиты – и вовсе «дети дьявола», а армяне погрязли в разнообразных ересях; иудеи же справедливо ненавидимы всеми прочими, их разум отуплен страданиями и презрением, которые они претерпевают. Во всем Иерусалиме одни лишь францисканцы идут путем целомудрия, а главным свидетельством их благочестия Феликс считает то, что они «всем сердцем» жаждут нового Крестового похода, чтобы отвоевать Святой город (Fabri, pp. 384–91). Как видим, паломничество в Святую землю ничуть не помогло Феликсу преодолеть закоснелые представления и предрассудки. Он лишь еще более утвердился в ненависти к иноверцам и самодовольстве.
В правление султана аль-Ашрафа Кайтбея (1468–1496) начался закат империи мамлюков. На ее территорию стали вторгаться турки-османы (оттоманы) из Малой Азии, а из Иерусалима было опасно выходить из-за набегов бедуинов: в 1461 г. они убили за стенами города 60 человек. Торговлю султаната серьезно подрывали конкуренты-португальцы. И все же султан не оставил забот о Иерусалиме – он выделил средства на строительство еще одного медресе подле западной стены Харама. Это медресе, названное по имени основателя Аль-Ашрафия, – пожалуй, прекраснейшее из всех зданий мамлюкского периода. Муджир ад-Дин называл его третьей жемчужиной Харама. Оно было надстроено частично над медресе Аль-Баладия и частично – над портиком Харама, а его главный зал, единственный из всех, заходил на сам Харам – так, как будто последние мамлюкские султаны отчаянно тянулись к Скале, чувствуя, что аль-Кудс выскальзывает из их слабеющих рук. В Аль-Ашрафии нашел выражение объединяющий дух ислама: здесь преподавали