Игнатий Лойола

   — Может, вам принести что-нибудь с кухни, господин профессор, — заботливо спросил Людвиг, — кажется, вы нездоровы?

   — Спасибо, я вполне здоров. Просто у меня не всегда получается найти смысл в собственной деятельности. В остальном же всё превосходно.

С каждым днём Лютер становился мрачнее. Иногда во время разговора губы его начинали шевелиться, то ли жуя, то ли шепча что-то.

Выходя с новым заданием, они нередко встречали Альму с подносом. Как-то раз Людвиг поинтересовался у неё:

   — Ты не знаешь, с кем-то это он всё время шепчется, как ни зайдёшь?

Альбрехту девушка бы точно надерзила, товарищ же его почему-то пользовался большим уважением.

   — С кем шепчется? — переспросила она, щуря красноватые глаза. — С дьяволом, конечно. Вы не знали?

   — Да ты что... Альма, — повысить на неё голос Альбрехт не мог, но его сильно задели её тон и попытка судить о профессоре. Несмотря на страстную влюблённость, он отказывал ей, как существу женского пола, в понимании вещей абстрактных и научных.

   — Да-да, именно с дьяволом, — Альма опустила длинные ресницы. Они были бесподобно-чёрного цвета, старательно покрашенные сажей. Но Альбрехту чудилась проступающая из-под краски неестественная белизна. — Он общается с ним постоянно. Ваш профессор вовсе не святой.

   — Мы тут все не святые, — прервал её Людвиг, — но уж больно серьёзно ты его обвиняешь. У тебя есть на то основания?

   — Какие там основания! — нервно хихикнул Альбрехт. Ему не нравился этот разговор.

   — Вы посмотрите, он всё время ставит ноги на эту кость под столом, — понизив голос, сказала Альма, — прямо жить без неё не может.

Студенты засмеялись.

   — О да, это крайне серьёзные обвинения!

   — Это вообще не обвинения, — холодно сказала Альма, — просто маленький штрих. А есть штрих побольше. Обратите внимание: на стене напротив его стола — большое чернильное пятно. Спросите его об этом пятне, и вы увидите, что будет.

Сидя в своей каморке, они обсуждали услышанное. Фромбергер отговаривал товарища от проведения расспросов.

   — А я спрошу! — Людвиг с ожесточением почесал прыщавый лоб. — Мне интересно.

Придя к профессору, приятели, не сговариваясь, уставились на стену. Чернильное пятно напоминало диковинного осьминога. Людвиг, словно впервые увидев его, воскликнул:

   — Какое странное пятно! Как, интересно, оно получилось?

Лютер, сердито засопев, встал из-за стола и начал ходить взад-вперёд.

   — Хотите пива, господа? — вдруг предложил он.

Сам налил им в кружки, хотя радушием никогда не отличался. Потом с неестественной живостью начал возмущаться крестьянами, которые, прикрываясь его учением, начали грабить и жечь своих господ.

   — А какое у вас учение, господин профессор? — со всей учтивостью спросил Людвиг.

   — Да-да, будьте добры, скажите, если сие вообще выразимо, — поддержал Альбрехт, вспомнив свою неудачу, когда он не смог рассказать собутыльникам: чему, собственно, учит его профессор.

   — Собственно, учения как такового я, пожалуй, не создал, — Лютер заглянул в свою кружку, но пить не стал, — просто у меня постепенно выкристаллизовалось острое чувство ненужности всей церковной структуры. Зачем вся эта иерархия, почему мы не можем получать благодать непосредственно от самого Христа?

   — Как же тогда попы будут кормиться? — с услужливой ехидностью вопросил Людвиг.

«Нехорошо говорить такое священнику», — подумал Альбрехт, но профессор, будто не замечая, продолжал:

   — Я верю в спасение sola fide (одной верой). Мы все падшие существа, и никакие добрые дела, разумеется, не спасут нас. Любая наша попытка оправдаться лишь демонстрирует нашу падшесть. В нас вообще нет ничего хорошего, кроме веры.

   — Веры, простите, во что? — Людвиг смотрел собеседнику прямо в глаза. «Как неприлично!» — подумал Фромбергер.

   — Во что? — повторил Лютер. — Хороший вопрос! В то, что мы воистину падшие создания. Настолько падшие, что вообще не могли бы существовать, не будь Искупителя, который спасает нас. И чем больше мы грешим — тем больше осознаем эту истину. Я мог бы даже сказать здесь: «Ресса fortiter» — «Греши сильно», дабы обнаружить великий нравственный закон внутри себя.

   — Как интересно! — восхитился Людвиг. — Но при таком могучем нравственном законе мы можем очищать свою совесть после любых прегрешений и не бояться больше никаких пятен. Даже таких жирных, как это. Мы правильно поняли вас, профессор?

   — Неправильно. — Лютер со стуком поставил кружку. Его лицо побелело от гнева. — Обнаружив нравственный закон, человек становится недоступен для греха. Боюсь, вы оба далеки от этого обнаружения! Идите-ка к себе. И научитесь думать, а не повторять сплетни!

Они выскочили из комнаты как ошпаренные, и дверь оглушительно хлопнула за их спинами.

   — Что я вам говорила? — прошелестела Альма, оказавшаяся тут как тут. Свои снежные волосы она заколола в высокую царственную причёску, бледные щёки ярко нарумянила, почти полностью утратив сходство с живым человеком. Она поманила студентов за собой и, отойдя подальше от лютеровской комнаты, зашептала:

   — Он каждую ночь кричит. Прогоняет нечистого. Я ночую здесь через стенку, такого наслышалась!