Игнатий Лойола

На корме один из моряков непристойно тискал женщину в дорогом, вызывающем наряде с глубочайшим вырезом. В Испании нельзя было даже представить, чтобы кто-нибудь вздумал так себя вести на публике. Да и женщины под декольте всегда поддевали блузу, глухо застегивающуюся на горле.

   — Венеция — город торговый, нравы тут весьма вольные будут, — заметил отливщик колоколов. — Кстати, где ты разместился? Бьюсь об заклад: не в каюте!

Иниго из-за лихорадки пропустил мимо ушей прощальные напутствия сенатора и теперь сам не знал, где его разместили.

   — Невероятно! — колокольщик крайне удивился. — Забыл, где твоё место? Спроси у помощника капитана. Или давай так сообразим. Ты сколько платил за проезд?

Иниго замялся.

   — Нисколько, если честно. Я остался совсем без денег. Так бывает.

   — Филипп! Ты, который из Страсбурга. Пойди сюда! — позвал колокольный мастер. — Посмотри: этот чудак собрался в Святую землю без денег.

Подошедший рябой и тощий человек недоверчиво оглядел паломника:

   — Без денег? В Святую землю? Так не бывает. В Венеции говорят: любой, кто желает отправиться ко Гробу Господню, должен запастись тремя большими мешками: мешком marchetti (это их деньги), мешком терпения и мешком веры.

   — Два других мешка у меня точно есть, — успокоил их Иниго. — Да что же это такое? — он сморщился, как от зубной боли, снова бросив взгляд на разнузданную парочку, переместившуюся к бизань-мачте. Пока он возмущался — подошли ещё два моряка и тоже начали оказывать даме отнюдь не почтительные знаки внимания, в то время как её кавалер отпускал скабрёзные шутки. Дама (если, конечно, её можно было так назвать) улыбалась, якобы смущённо.

   — Нет, ну совесть у них совсем не приживается! — возмутился Иниго и, взяв посох поудобней, сделал шаг в сторону весёлой компании. Немец-колокольщик схватил его за рукав.

   — Стой. Это не простые матросы. Видишь, как наряжены. Не зли их, а то высадят тебя на необитаемом острове.

   — Мешка терпения у тебя, как выяснилось, тоже нет, — весело заметил рябой Филипп из Страсбурга. Колокольщик, согласно кивая и посмеиваясь, предложил:

   — Пойдём, взглянешь на каюту для смиренных паломников.

   — Ладно, — буркнул Лойола, опуская посох. Сердито кашлянул и пошёл за немцами, стараясь не смотреть в сторону бизань-мачты.

Каюта и вправду подходила для воспитания смирения. Вся обстановка там состояла из подвешенных за углы кусков парусины, шириной метра в полтора.

   — Что это? — удивился Иниго, трогая ближайший кусок материи — сырой и неприятный на ощупь.

   — Кровати, — назидательно объяснил Филипп из Страсбурга. — Не бойся сырости, не замёрзнешь. Эти спальные места сразу для двух человек. Хорошо лечит гордыню да и место экономит.

Оба немца с любопытством уставились на Иниго, ожидая его реакции, но тот разочаровал их. Рассеянно кивнув, он сказал: «Кровати как кровати». Потом сел на пол под одним из парусиновых гамаков и ушёл в свои мысли.

Лихорадка полностью оставила его, сменившись неприятным чувством голода. Добрый сенатор забыл договориться о такой мелочи, как пропитание нищего паломника. А просить милостыню он, живя в сенаторском доме, разумеется, не ходил. В результате денег у него не было совсем.

Немцы вскоре тоже проголодались и достали свои припасы. Почувствовав соблазнительные запахи, Лойола нервно пробормотал «on egin» («приятного аппетита» по-баскски) и бросился на палубу. Немцы переглянулись.

   — Ругается, что ли? — предположил Петер-колокольщик.

   — Бог его знает. Чудной человек, — покачал головой Филипп, отламывая голову сушёной рыбе.

Ветер стих. Волны почти не морщили морскую гладь. Солнце садилось, разливая буйное великолепие огненных красок. В пылающих небесах и море таяла линия горизонта. Казалось, корабль висит где-то между небом и землёй.

У резного ограждения любовалась закатом декольтированная дама. Косая тень от паруса словно рассекала её фигуру пополам. Лицо дамы выражало задумчивость, переходящую в печаль.

   — Как вы думаете, для чего Бог даёт нам видеть красоту? — услышала она тихий проникновенный голос за спиной. Вздрогнув, женщина обернулась. Перед ней стоял тот самый хромой в чёрном, которого она запомнила из-за ненависти в глазах и страшной худобы. Сейчас он смотрел спокойно. Она заметила благородство его лица, даже красоту.

   — Так для чего же? Вы можете ответить?

Ей хватало поклонников и совершенно не хотелось завязывать новых отношений, тем более с таким странным человеком, но почему-то она не стала напускать на себя холодность, уместную в данном случае. Задумалась о вопросе.

   — Не знаю. А вы думаете, зачем?

   — Бог даёт увидеть свет Своего Царства. Чтобы мы знали, от чего отказываемся, если совершаем мерзости.

   — А... — собеседница растерялась, — но... ведь не все, наверное, совершают эти... мерзости?

Он улыбнулся неожиданно мягко.

   — Все. Больше или меньше. Но мы можем очиститься. Тогда эта красота станет для нас — образ надежды. Спасибо за беседу.