Игра Бродяг

— И это на главной площади! Толпа на нее так и вылупилась. Странное безрассудство…

— Да уж, — поддакнул Вогт. — Зачем же она такое сделала?

— Кто знает. Может, ей заплатили. У градоправителя было много врагов. У любого, кто будет править этим городом, будет много врагов, потому что все хотят править этим городом. Вроде как лахудра даже сумела выбраться из Торикина, но в итоге ее все равно заграбастали. Оно и неудивительно — сумму за ее голову такую назначили, что свою башку за эти деньги отдашь, лишь бы взяли. Причем голову, сказали, можно и отдельно от тела принести. Я видел, как они везли девку по улице, перебросив через лошадь — с одной стороны ноги болтаются, а с другой — волосы, и в них все сорняки с округи.

— Я абсолютно уверен, что это моя подруга… Где же она теперь?

— В тюрьме, конечно. До суда.

— Суд! — оживился Вогт. — Значит, еще есть возможность оправдать ее?

— Ты странен и удивителен, мой пухлый друг, — расхохотался Рваное Лицо. — Нет, конечно. На суде они просто определят способ и время казни. Ты что же, не знаешь, для чего нужны суды? Да и как, по-твоему, можно оправдать того, кто убил у всех на виду?

— Я не знаю, — ответил Вогт. — Но я попробую что-нибудь придумать, — он отпил из своей кружки, но в рот не упало ни капли. Она была пуста.

— Я сам, — засуетился Рваное Лицо, разливая вино в кружки, на себя, на Вогта, на стол и на пол.

Что-то припомнив, Вогт начал смеяться.

— Я лосось, — повторял он. — Я лосось, который плавает в вине…

Затем он резко успокоился, потому что забыл, почему это смешно. Тут он увидел, что свеча уплывает. Вогт забеспокоился — ведь если свеча уплывет за пределы стола, она упадет на пол. Он схватил ее, пытаясь остановить, но свеча опрокинулась, потухла, и стало темнее. Вогт не заметил изменения освещенности — перед его глазами вдруг развернулся прозрачный занавес, сотканный из вздрагивающего золотистого света. Чудесное тепло потекло в жилах.

— Это волшебство, — пробормотал Вогтоус, падая лицом в заплеванный столик.

— Да нет, — возразил Рваное Лицо, залпом опустошив очередную кружку. — Это ты налакался.

— Нет, я о Наёмнице, — возразил Вогт, счастливо улыбаясь. — Мы с ней так не похожи… совсем

не похожи. У меня белые волосы, а у нее черные. Она быстрая и нервная, а я расслабленный и неторопливый. Иногда я думаю, что я такой пухленький потому, что она такая худая… Но, несмотря на все наши различия, мы вместе, и я люблю ее. Да, я сейчас понял, что люблю ее. По-настоящему понял, что по-настоящему люблю, — Вогту казалось, что его сердце стало обжигающе-горячим и так распухло, что едва помещается в грудной клетке. Голос его с каждым словом звучал все более убежденно и все менее внятно: — Я обяжжа-ательно шпасу ее.

Рваное Лицо хлопнул его по плечу.

— А не спасешь, так найдешь себе другую бабенку. С твоей миловидной мордашкой это будет несложно.

Вогт с трудом сфокусировал на собеседнике взгляд, полный искреннего недоумения.

— Но ведь другие — не она.

— Оно и к лучшему. Та девка, прямо скажем, на сокровище не тянет.

— Если бы ты любил кого-то, ты бы меня понял.

В ответ на это Рваное Лицо издал странный придушенный вскрик, одновременно злобный и жалкий, и швырнул об пол свою кружку. В кабаке к тому времени уже творилось такое, что в его сторону и голову никто не повернул.

— Кого можно любить в этом мире, полным подлых псов? — яростно закричал Рваное Лицо, вскочив с места. Затем снова тяжело плюхнулся на табурет и подпер уродливую голову руками. Из его зеленых неистовых глаз закапали мутные пьяные слезы, каждая большая и тяжелая, как камень. Они падали все чаще и чаще на липкую поверхность стола и растекались лужицами. А некоторые так и не падали, заблудившись в лабиринте шрамов на его щеках, где долго блуждали, оставляя мокрый след, пока совсем себя не растрачивали. — Гнилые души, — прорычал Рваное Лицо. — Гнилые души. Я так боялся смерти, а теперь я сам — смерть.

Вогт слушал его очень внимательно. Так же, как порой и Вогт, Рваное Лицо был склонен к нелепому пафосу. Хотя его пьяную экспрессию было трудно воспринимать всерьез, все же Рваное Лицо страдал по-настоящему. Вогтоус должен был пожалеть его, но его обычно нежные глаза выражали холодную усмешку — впрочем, лишь в первые секунды, пока он не сосредоточился и не придал им правильное выражение.

— Я подумал, что не выдержу, что скоро умру. Я отлично справлялся, потому что тот зверь, что сидел во мне, всегда жаждал крови, но сколько еще я мог захлебываться, лакая ее? И тогда мне сказали, что я могу приводить других. И это будет конец моего кошмара. Вот так всегда — вход бесплатный, выход — сто тысяч ксантрий. Вот я и собираю — монетку за монеткой. Мне было не жаль их вначале. Да и потом тоже. Никогда. Если в тебе еще остается сострадание, это значит, что тебя не били достаточно сильно, иначе вышибли бы все начисто. Ты меня понимаешь?

— Да, — ответил Вогт, почти не слушая. Золотистый занавес теперь накрыл его, окружил теплым коконом. Как тепло и уютно. Он хотел спать.