Игра и мука

После «Современника» в моей жизни случился Станиславского, из которого уволили. Я оказался не у дел. Наши студенты в ГИТИСе окончили курс, работа на телевидении завершилась, то есть, остановилось разом все… Приглашали московские театры, но через некоторое время я получал один и тот же ответ: «Извините. Управление культуры не рекомендует нам принимать режиссера Райхельгауза на работу».

А мои студенты – выпускники в это время показывались в разные театры, в том числе и на Таганке. Любимов про каждый отрывок спрашивал, какой педагог его поставил. Несколько моих работ ему понравились, и он попросил передать, что хочет увидеться.

Я пришел. Юрий Петрович предложил поставить на Таганке. Я честно признался, что Управление культуры меня «не рекомендует». Но это его еще больше раззадорило.

Так я оказался штатным режиссером Театра на Таганке и больше всего был поражен тем, сколько у меня коллег. Обычно – один, максимум два штатных режиссера. У Петровича к тому времени было уже семь-восемь. Собственно, от них я и узнал, что Любимова в театре зовут Петровичем.

Анатолия Васильева он взял в театр вместе со спектаклем «Первый вариант Вассы Железновой», а также со всеми артистами – Аллой Балтер, Эммануилом Виторганом, Альбертом Филозовым, Алексеем Петренко, балетмейстером Геннадием Абрамовым. Потом Васильев срепетировал там знаменитый «Серсо». И меня он тоже взял в штат, на зарплату – это было просто невероятно. Дупак, которому он как директору поручал все это оформлять, был просто в шоке. У Петровича был безошибочный нюх на способных людей. Он никогда не руководил режиссерской мастерской, а сам стал режиссером в пятьдесят с лишним лет, но ухитрился в те тяжелейшие застойные годы собрать в театре нескольких режиссеров, каждый из которых считает себя его учеником. Он выбирал каким-то чутьем. Рядом с уже известным, хотя и молодым мастером Анатолием Васильевым оказался никому не известный студент Сережа Арцыбашев. Его работы были нелепы, наивны, беспомощны. И когда все мы разводили руками и спрашивали: «Что это?» – Петрович говорил: «Ничего. Увидите.». И действительно увидели – замечательный мастер.

Он позвал молодого Петра Фоменко, бродившего по Москве без дела. Петр Наумович проработал на Таганке несколько лет! Миша Левитин, которого опять же “угадал” Петрович, выпустил у него свою дипломную работу.

Юра Погребничко, которого многие считали городским сумасшедшим, тоже оказался там. Я хорошо запомнил, что Юрий Петрович про него сказал: «Это режиссер ХХI века». Согласитесь, в 80-м году мы еще не начинали думать про следующий век! Борис Глаголин стал главным режиссером театра в Минске. Ефим Кучер поставил два замечательных спектакля на Таганке, потом уехал в Израиль. Саша Вилькин сейчас главный режиссер театра «Вишневый сад». У всех свои театры, и все в какой-то степени считают себя учениками Любимова.

Учитель – это не тот, кто учит, а тот, у кого учатся. У Петровича было чему учиться. Он делал то, чего сейчас не может сделать Союз театральных деятелей – собрать коллег и поговорить о режиссуре. Любимов устраивал такие встречи почти каждый день. Когда заканчивались репетиции, мы сходились у него в кабинете. Там же оказывались гости, на которых мало кто из нас, молодых, обращал внимание, – Давид Боровский, Альфред Шнитке. Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, и, конечно же, Булат Шалвович Окуджава… Юрий Петрович наливал, угощал, провоцировал на разговоры о профессии, о творчестве. Эти «клубы» или «семинары» оказались незабываемым профессиональным тренингом. Они давали понимание литературы, поэзии, музыки. Мы, не стесняясь, высказывали самые смелые режиссерские идеи и схлестывались в спорах, отстаивая свое право мыслить самостоятельно.

Это Петрович придумал должность дирижера в драматическом театре. Он вставал в конце зала и при помощи определенной системы сигналов фонариком, им же самим разработанной, дирижировал спектаклем. Показывал на ухо – это означало «острее текст», на глаз – «четкость мизансцены», мигал – значит выравнивал ритм. Зеленый – нормально. Рука в воздухе – пауза…

Петрович – широкий человек. Он действительно очень объемно строил театр. И я думаю, именно поэтому так много лет жива Таганка. По тем временам это был театр-знамя, островок борьбы интеллигенции с советской идеологией. Каждый спектакль становился взрывом, протестом, революцией. В зрительном зале этого театра можно было свободно дышать.