Игра и мука

Эфрос, великий режиссер, чувствовал и понимал, что совершает неадекватный поступок. Он пришел в дом к Любимову, который не раз его спасал и защищал, чтобы занять его место. Естественно, труппа была категорически против этого, все были в шоке. Атмосфера накалилась до такой степени, что взрыв произошел бы не то что от зажженной спички, а от любого движения воздуха. Просто тронь – и начнется катастрофа.

Представление Эфроса было назначено на 12 часов, а с 10 в тот день начали репетировать «Пугачева». Губенко, Филатов, Золотухин, Шаповалов, Смехов – вся ведущая команда – голые по пояс с утра пораньше тренировались топоры в доски швырять. Потом они, чуть прикрыв наготу, вошли и заняли весь стол президиума. Все ждали. Кто-то сказал, что начальники из управления и Эфрос уже приехали. Напряжение достигло предела. Первым вошел директор театра Дупак. За ним начальник Управления культуры и Эфрос. Все сидели. Молчали. Никто их не приветствовал. Директор ужасно суетился. Мы понимали, что он боится – тогда могли сделать все: уволить, лишить партбилета, а значит, и всех благ.

Часть труппы, которая сидела напротив «пугачевцев», была тоже сильно перепугана. Николай Лукьянович Дупак подошел к столу президиума и попросил уступить Эфросу место. Тогда эти мрачные полуголые мужики медленно и демонстративно чуть-чуть раздвинулись. Им только топоров в руках не хватало.

Первым заговорил начальник Управления культуры. Он произнес немыслимый, невозможный текст:

– Я хочу представить вам главного режиссера Московского театра драмы и комедии на Таганке… – сделал небольшую паузу. И… У Пастернака в «Лейтенанте Шмидте» есть:

– Тихо! – выкрикнул кто-то,

Не выдержав тишины.

Это был тот самый момент, когда тишина становилась невыносимой.

– …Анатолия Васильевича Эфроса.

В этот момент одна беременная артистка негромко и протяжно произнесла: «А-а-а!»

Ужас наступил.

Когда раньше говорили, человек зеленого цвета, я не понимал. Теперь видел Эфроса – человека зеленого цвета. Никогда не думал, что лицо без грима может так выглядеть. Ему предоставили слово.

Все было так, как всегда: и жест, и тот самый хохолок, который Анатолий Васильевич часто поправлял. Только, когда он стал говорить, звук не пошел. И так несколько секунд. Наконец он совладал с собой: «Я хочу…» – и произнес какие-то ничего не значащие слова. Вдруг, прервав Эфроса, заговорил тот, от кого никто ожидать такого не мог. Замечательный артист и певец Дима Межевич, никак доселе не значившийся в ораторах и главарях, поплатившийся, кстати, за это выступление немедленным увольнением из театра, выкрикнул:

– Как вы можете!

Все взорвались, что-то стали кричать и требовать…

Вспоминаю об этом сегодня потому, что это тоже – о Любимове. Магия его личности, авторитет, вера в него были настолько сильны, что артисты были готовы идти на баррикады, рискуя остаться без работы, да и вовсе получить «волчий билет»: демарши против начальства в те времена расценивались как идеологическая диверсия.

Чиновники от культуры вели себя непредсказуемо. Чаще всего мы ходили в казавшееся мрачноватым здание Управления культуры, пытаясь «пропихнуть» неразрешенную пьесу, восстановить закрытый спектакль. В контору, которая мешала жить, а не помогала, не очень-то рвались. И вдруг на начальство снизошло некое демократическое откровение: директоров и режиссеров всех московских театров пригласили в большой зал ВТО на доверительный разговор о театральной культуре столицы. На сцене стоял большой стол, покрытый зеленым сукном, с графином, наполненным водой, по центру. Сразу замечу, что потом этот стол Юрий Любимов с точностью воспроизвел в спектакле «Мастер и Маргарита». В президиуме сидели начальники во главе с первым заместителем руководителя управления культуры, носящим хорошую фамилию Шкодин. Это был детина с огромными кулаками, которыми он, как казалось, вполне мог, да и должен был, сильно бить по голове всех нерадивых деятелей искусства. В президиуме рядом с чиновниками сидят руководители главных московских театров – Большого, Малого, МХАТа.

Шкодин начал доклад:

В нашем президиуме представлены руководители всех московских театров, которые особенно любят наши зрители…

В это время из зала раздается голос Юрия Петровича:

– Не всех!

Шкодин делает вид, что не слышит и продолжает свою речь. Однако из зала снова слышится голос:

– Не все представлены!

Шкодин опять, не замечая, называет все те же Большой, Малый, МХАТ…

– Не все представлены! – в очередной раз выкрикивает Любимов, и в зале начинается шум.

Наконец, Шкодин сдается:

– Что это значит?

Любимов:

– Есть такой театр – самый посещаемый в Москве – театр драмы и комедии на Таганке.

Наступила конфликтная пауза. И Шкодин, надо отдать ему должное, конфликт не допустил:

– Хорошо, Юрий Петрович, пожалуйста, займите место в президиуме.

Любимов пошел и, раздвинув сидящих за столом, сел посредине прямо напротив графина с водой.

Шкодин продолжает:

– Мы выполняем решения партийного съезда, и лучше всего это делают Большой, Малый, МХАТ. Театр драмы и комедии…

Любимов постучал по графину:

– На Таганке…