Игра и мука

Долго нам искали другого руководителя, среди многих кандидатур был Б.И. Равенских. Но (счастливая наша судьба!) в один прекрасный день Мария Осиповна Кнебель, принимавшая у нас экзамены и бывшая тогда заведующей кафедрой, привела и представила Андрея Алексеевича Попова. Ее, преподававшую теорию режиссуры, и его, занимавшегося с нами практически, мы и считаем своими учителями. А ученики известны. Все – состоявшиеся режиссеры. Почти все – руководители театров в обеих столицах, в Туле, Шауляе, Оренбурге, в Испании, Вьетнаме, Мексике, Болгарии (половина курса была из других стран), все мы преподаем, почти все – профессора, все в званиях, премиях, лауреатствах и причем, что когда-то считалось нами чем-то очень важным, но о чем, достигнув, уже стесняемся оповещать зрителей в афишах. Имена сами за себя говорят. Говорю не в качестве хвастовства, это о судьбе, соединившей нас с Поповым, с Учителем. А ведь были мы далеко не юнцами. Режиссерский факультет ГИТИСа собирает людей уже образованных, с жизненным опытом. Тот же Анатолий Васильев, окончивший Ростовский университет, химик-органик по первой профессии. Борис Морозов преподавал теорию машин и механизмов в Челябинском политехническом институте. У нас был врач, и филолог, и профессиональный переводчик, Андрей Андреев. Рифат Исрафилов уже получил высшее театральное образование в Башкирии, работал актером в театре имени М. Гафури. Многие из нас имели режиссерский опыт в студенческих театрах. Казалось, по молодости, что получи мы только диплом, и тогда уж всем покажем, что такое настоящий современный театр. И тем более, так казалось Рифкату, который был, кажется, старше нас всех, выделялся на курсе какой-то особой самодостаточностью профессионала, он твердо знал, как нужно ставить и играть.

Но учиться, слава богу, пришлось, а Рифкату в чем-то и переучиваться. Учителями стали не только наши профессора. М.М. Будкевич – замечательный режиссер, который очень много дал. Они с Рифкатом дружили. Учила вся театральная Москва. Которую мы, приезжие из других городов и стран, жадно впитывали. Рифкат, кажется, больше всех нас бегал на репетиции и спектакли Эфроса, к Любимову, к раннему Фоменко в университетский театр на Ленинских горах.

Мы вместе смотрели самые известные московские спектакли, бывали на всяких литературных, музыкальных, художественных, как тогда говорили, мероприятиях («тусовках» по – нынешнему). При этом, будучи в большинстве своем из бедных семей, все мы где-то подрабатывали. Но все успевали. Учились серьезно. В том числе – друг у друга. Как нам повезло с компанией. Прежде, чем показать что-то Андрею Алексеевичу Попову, было очень важно, чтобы наши работы увидели однокурсники – Толя Васильев, Боря Морозов, Регина Степановичуте, Рифкат Исрафилов. Мы, естественно, очень жестко друг друга критиковали, предъявляли высочайшие творческие требования. Мало того, мы много играли друг у друга как актеры, и это тоже во многом помогало.

Помню очень интересную режиссуру Исрафилова в пьесе Радзинского «Снимается кино», которую поставил в театре Ленинского комсомола Эфрос. Мы ведь тогда считали своим долгом поспорить с крупными мастерами. И ту роль, которую играл в театре Ширвиндт, он поручил мне, а роль Ольги Яковлевой нашей сокурснице – обаятельнейшей и красивейшей девочке Ирочке Алферовой. Ирина Ивановна играет сейчас в «Школе», и мы нет-нет, да и вспомним нашу первую совместную работу у Исрафилова.

В то время все, что мы делали, казалось противопоставлением современному советскому театру. Мы рвались к постановке Ионеско, Мрожека, инсценировали прозу Солженицына. Даже какая-то «Дума про Опанаса» Э. Багрицкого считалась опасным взрывом. Время-то такое было!

В год нашего поступления – танки в Чехословакии, разгромы «Нового мира», журнала «Театр», идеологические комиссии, собрания, чистки, проверки, в том числе и в ГИТИСе, разборки с Эфросом, Любимовым, «Современником», Захаровым, травля Володина, Солженицына, Ростроповича, художников-конформистов… Этот мрак и кошмар – на протяжении всей нашей учебы. А мы собрались открытые, вольнолюбивые, наглые, никто не хотел вступать в партию (когда один наш сокурсник вступил, мы все были в шоке). И если бы не Андрей Алексеевич Попов, который нас очень любил и прикрывал, нас бы просто разогнали, а, глядишь, и посадили бы. Все то советское пространство, советская реальность, в которой мы существовали, была конфликтна; постоянно нами обсуждаемая, отрицаемая, она была той средой, в которой мы росли, которой питались, и которая провоцировала нашу энергию, как пружина, держала в форме и напряжении. Это, безусловно, сказалось и на процессе учебы и на дальнейшей работе.