Игра ненависти и лжи

Слова встали поперек горла, когда ребенок начал двигать руками. Ее ненависть ко мне омрачила ее лицо, когда она переплела в воздухе свои пальцы.

– Немая, вон оно как, – сказал Фиске, запыхавшись, и оперся руками о колени, чтобы отдышаться. – Такая Ивару ни к чему.

Он говорил так, будто пытался убедить меня не вести ее во дворец. В этом не было нужды. Скидгарды внутреннего дворца не тронут эту девочку. Пусть меня высекут за непокорность, но это было не важно. Эта девочка не испытает на себе гнев Ивара, это я точно знал. Желание вывести ее в целости с территории дворца было таким сильным, что я ощущал его на вкус. Казалось, этот ребенок был важен.

– Девочка, я не хочу делать тебе больно, но…

Ты соврал.

Сердце подскочило у меня в груди. Я что… нет, я не понимал языка жестов.

Ты соврал. Девочка сплела свои пальцы.

Клятое пекло. Я понимал, что она говорит.

Девочка стала беспокойней. Ее бледно-каштановые косички затряслись, когда на щеку упала одна-единственная слеза. Ее пальцы яростно метались.

Ты обещал, и ты соврал.

– Что… – я помедлил. – О чем я соврал?

Еще одна слезинка сорвалась с ее ресниц. Проклятье. Я ненавидел слезы.

Ты обещал, что никогда не будешь сражаться против нас. Девочка тихо икнула. Она захлебывалась молчаливыми слезами. Я скучаю по тебе.

Я не любил детей. Большинство детей аристократов, что приезжали во дворец, были противными, вредными хорьками, которые изводили крепостных. Но эта девочка вызывала у меня яростное желание притянуть ее к себе и утешать, пока все слезы не высохнут.

Такого шанса мне не дали.

Воровка развернулась, бросив свой мешок, и метнулась вниз по ступеням.

Как только она исчезла, ощущение дикой усталости, притупляющей мой месмер, пропало.

Я вытряхнул капельку страха из крепостных и последовал за ней к городской площади.

– Погоди! Стой!

– Поймай ее, злоносец! – кричали крепостные, как будто это была какая-то игра.

Я бежал за ребенком, но не по приказу крепостного и даже, если честно, не потому что она украла у Ивара. Девочка говорила со мной – на языке, которым я не должен бы владеть, – будто она меня знала.

Может, я и скатывался в беспросветное безумие, но я знал, что части моей реальности не хватало.

Деревянная роза. Клянусь пеклом, я гладил эти грубо вырезанные лепестки, пока сон не погружал меня в отчаянные грезы об обнаженной женщине, которую я должен хотеть убить, а не уложить в постель. А теперь ребенок, умеющий красть, как опытный преступник, говорит, что скучает по мне. Плачет по мне.

В голове сгустился туман. Так же, как и всегда, когда я задавался вопросами о своем положении здесь, о своей цели. У меня будто начинался жар, я не мог слишком долго думать о странностях каждого дня, иначе меня прошибал пот.

Я завернул за угол, ожидая найти там воришку, но врезался в деревянный загон для коз.

– Клятые боги, осторожней! – заворчал молодой человек в плотной шубе, кормящий животных. Он шмыгнул носом, встретившись со мной глазами. Я прищурился. Пекло, он выглядел знакомо.

Я ухватился за одну из стоек.

– Ты не видел здесь девочку? Маленькую?

Козопас пожал плечами и опустил голову.

– Отвечай мне.

– Ответь человеку, Гуннар.

Появилась женщина, несущая на плече еще один мешок с кормом. Я сперва не обратил на нее внимания, но получше всмотрелся ее глаза. Как у кошки в ночи. Черные щелочки, прорезающие ядовито-зеленые радужки.

Гуннар фыркнул.

– Занимайся своим делом, Това.

«Отпусти, Това».

«Мне стоило бы пнуть тебя по яйцам».

Я подавил смешок, когда она сощурила глаза. Зеленые, кошачьи глаза.

Резкий вздох вырвался из горла, и картинка в голове растворилась еще быстрее, чем возникла. Какого пекла?

– С вами там все в порядке? – снова проворчал козопас.

Я моргнул, вытягивая из воздуха тот немногий страх, что там витал, дабы накрыть глаза чернотой.

– Ребенок. Ты видел, чтобы мимо пробежал чертов ребенок?

– Ага, – сказал Гуннар с сильным акцентом. Я был уверен, что женщина закатила глаза. Гуннар указал на сарай позади нас. – Видел, как она вон туда ворвалась, совсем недавно.

Волосы на затылке встали дыбом. Я бросил несколько медных пенге козопасам и отстегнул сакс от спины, нажимая ладонью на дверь сарая. Ребенок угрозы не представлял, но ребенок, которого использовали в качестве приманки, был куда как более опасен.

Я приоткрыл дверь ногой и осторожно вошел. Воздух пропитался пылью, а также тяжелым запахом сырой соломы. Возле стен стояли бочки с кукурузой и овсом. На ржавых крючках висели старые топоры и лопаты.

Я покатал сакс в ладони, принюхиваясь в поисках страха и высматривая ребенка. Ничего не было. Она словно растворилась, как утренний туман. Сарай был пуст.

Клинок повис возле моего бедра. Что же за устрашающим альвером я был, если меня обдурил треклятый ребенок? Я шагнул к двери, но помедлил, ухватившись взглядом за бочку возле дальней стены. На ней сидела мягкая игрушка – лошадка из мешковины.