Игра в правосудие

На подобное я не рассчитывал. Но… пусть.

Осаживаю собак, они успокаиваются неохотно. Осторожно приближаемся с ними к обрыву, заглядываем через край: Шелдон неподвижно лежит внизу. Слишком темно, толком не могу его рассмотреть, поэтому достаю из кармана фонарик. Ночью он всегда при мне, незаменим – я ношу его с собой. Я должен быть во всеоружии, даже если это оружие – лишь яркий луч во мраке.

Пятно света четче обрисовывает силуэт: Шелдон лежит на животе, и песок рядом с его головой постепенно меняет цвет, окрашиваясь в густо-красный. Кровь. Бонни и Клайд уже почувствовали ее пьянящий аромат – он будоражит их, щекочет нос, заводит не хуже наркотика. Они не могут спокойно стоять, подскакивают, припадают, танцуют на месте, и край потихоньку начинается осыпаться.

Отвожу собак подальше, приказываю лежать, и недовольство с недоумением легко читаются в их взглядах. Но они не решатся меня ослушаться. Сам же я возвращаюсь, заглядываю вниз и вижу, что Шелдон шевелится.

Сначала едва заметно, потом все активнее и активнее: стонет, ругается и медленно поднимается, упираясь руками, садится, поворачивается в сторону обрыва. Его лицо в грязном песке. И в крови. Черные сгустки на макушке, отчего волосы слиплись сосульками. Бурая струйка выбегает на висок, растекается по скуле, по щеке, большая капля срывается с подбородка. Шелдон отирает кровь рукавом, как тогда слюни – привычным движением, – а потом встает на четвереньки и ползет вверх по склону. Вернее сказать, пытается. Ничего не выходит: под его тяжестью песок осыпается, и Шелдон снова съезжает вниз. Раз за разом. Словно муравей, угодивший в ловушку муравьиного льва.

Наблюдаю сверху за его бестолковым барахтаньем. Он в курсе, что я здесь, что все вижу. Поэтому, съехав вниз в очередной раз, Шелдон запрокидывает голову и выкрикивает хрипло:

– Да помоги же! Чтоб тебя!

Но я молчу.

И тогда Шелдон меняет интонации, теперь уже произносит заискивающе:

– Ну, правда, парень! Посмеялись и хватит. Помоги мне вылезти!

Хмыкаю в ответ, направляю луч фонарика прямо ему в лицо. Шелдон щурится, прикрывается рукой.

– Э, я серьезно! Не знаю, чего ты хочешь от меня, но я сделаю все, что скажешь. – Его голос дрожит, а язык ворочается с трудом. – Помоги! Самому мне не выбраться.

И что? Он думает, меня растрогает его просьба, его жалкий вид?

Разворачиваюсь к Бонни и Клайду, поеживаюсь. Морось проникает даже под глубоко надвинутый капюшон, пропитывает студеной влагой. Я продрог. Так что домой, ребятки!

31. Эмберли

Вот уже два дня Эмберли переваривала произошедшее: нападение Шелдона, ночь с Дереком, объяснение с матерью (та, конечно, сразу помчалась разбираться к своему бывшему дружку, но не нашла его), увиденный поцелуй. Все слилось в один липкий комок, вызывающий настоящее удушье. Не хотелось пугать мать панической атакой, но и к новому походу к доктору Макфарлану – у Эмберли язык не поворачивался сказать «отцу» – она не готова.

Она пыталась погрузиться в учебу, но на фоне страниц, испещренных словами и формулами, появлялось ухмыляющееся лицо Шелдона. Эмберли вздрагивала и приходила в себя несколько долгих минут, словно опять медленно отогревалась, освобождаясь от холода, сковавшего тело, выстудившего душу. Поэтому, увидев его почти воочию, на скамье подсудимых в игре, она тупо пялилась в экран, не слыша, что там вещает клювастый обвинитель.

Вообще-то заходить в игру Эмберли не собиралась, и ноутбук она открыла исключительно для того, чтобы найти материал для домашнего задания: развернула окно браузера, а тот вместо страницы поисковика выдал заставку с весами.

Странно. Неужели забыла закрыть игру в прошлый раз? Или… или…

Но пока она размышляла, появился зал суда и обвиняемый на скамье – Шелдон. Точно такой, как представлялся, – с сальной ухмылкой, с масляным мутно-пьяным взглядом.

Хватит. Хватит! Эмберли больше не желала ни видеть его, ни слышать. И, ни капли не сомневаясь, ни секунды не думая, она набрала вместо приговора: «Таких, как он, не должно быть». Нигде: ни в виртуале, ни в реале. Захлопнула ноутбук, затолкала его под кровать, а сама пересела к столу, за компьютер. Но и его включила с опаской: а вдруг и тут появятся те самые весы и камни на их чашах, черные-белые – добро и зло. Что перевесит?

Почему-то чаще перевешивало зло.

Эмберли прекрасно понимала, что вряд ли случившееся повторится, и все равно оставалась тревожной. Ночами она просыпалась по несколько раз, прислушивалась: действительно ли тихо в доме? Действительно ли нет в нем никого, кроме нее и матери? Может, ночное безмолвие всего лишь обман? Она даже утащила из багажника Таниной машины монтировку, припрятала у себя в комнате так, чтобы не бросалась в глаза, но все-таки была под рукой, на всякий случай.

Глупо? Смешно? Ну и что! Зато гораздо спокойнее.

Вот и опять. Посторонний звук прорвался сквозь сон, Эмберли его совершенно точно расслышала. То ли треск, то ли скрип – протяжный такой, давящий на подсознание. Она села в кровати, сглотнула, сердце встревоженно трепыхалось, а дышалось поверхностно и трудно.