Игра в правосудие

В доме опять царила безмятежная тишина. Но разве ляжешь теперь, разве сможешь заснуть? Эмберли слезла с постели, достала монтировку, удобно сжала ее в руке.

Страшно. А еще стыдно от того, что она дергается от каждого шороха, что как дура стоит с железякой у дверей собственной комнаты и боится выйти. И все же она обязательно выйдет! Не успокоится, пока не убедится: все в полном порядке, никого постороннего в доме нет.

Что это? Эмберли вздрогнула. Опять! Или скрип, или шорох, или шарканье, словно кто-то бродит внизу.

Вполне возможно, это Таня решила наведаться в кухню посреди ночи. С ней такое бывает. Но даже если это она, все равно нужно спуститься и удостовериться.

Стараясь делать это абсолютно бесшумно, Эмберли приоткрыла дверь и в который раз прислушалась: ничего. Но все-таки выскользнула из комнаты, подкралась к краю лестницы и… едва не полетела вниз, оступившись. Потому что опять шорох, стук и дребезжание стекла. Теперь она отчетливо расслышала эти звуки.

Пойти разбудить мать? Или вначале хотя бы мельком увидеть, что там, кто. Тем более мать может быть не дома, а на работе, если еще не слишком поздно. И значит, Эмберли снова одна?

Ну и ладно, у нее же монтировка в руке. Ей она и ударит. Запросто ударит! Особенно, если получится приблизиться незаметно.

Мышцы напряжены, сама Эмберли словно сжатая до предела пружина, взведенный курок – только дай повод, и сработает.

Она медленно и неслышно спускалась, держась поближе к стене, легонько задевая ее плечом. Свет от наружных фонарей проникал в окна, разбавлял черные краски ночи. Открытый холл хорошо просматривался, да и кухня тоже. И мест, где можно было бы спрятаться, здесь нет. Разве что притаиться за спинкой дивана, за кухонным столом-островом или зарыться в одежду, висящую на вешалке? Только кто будет играть в эти глупые детские прятки – не за этим же влезают в дом.

Эмберли сделала шаг, повернула голову и едва не подскочила, услышав тонкий свист, а потом короткий стук и позвякивание стекла. Сердце ухнуло вниз, взгляд заметался по сторонам, а вместе с ним и мысли.

Свист-то здесь при чем? А при том! Эмберли подобное уже много раз слышала.

Сильный порывистый ветер врывался в замочную скважину, находил лазейки в щелях оконной рамы, сотрясал в ней подвижную створку – отсюда стук и дребезжание. Дом не новый, сооруженный из дешевых материалов, а до ремонта у матери руки не доходят, да и денег жалко. Надо будет сказать ей про окна, чтобы укрепила рамы. Если они такие ненадежные, их и снаружи открыть легко.

Боже, все объяснялось так просто. А Эмберли… Эмберли напридумывала, накрутила себя. Неужели теперь до конца жизни так и будет мерещиться, словно кто-то посторонний вламывается в дом?

Сковывавшее ее напряжение мгновенно исчезло, уступив место слабости. Монтировка выскользнула из пальцев и глухо ударилась об пол, коленки стали ватными и задрожали. Эмберли ухватилась за то, что оказалось под рукой, – за верхнюю одежду на вешалке. А точнее, за куртку Дерека. Девушка ткнулась в нее лбом, зажмурилась, постояла так с секунду, а потом отодвинулась, сдернула куртку с вешалки и накинула себе на плечи. И сразу стало спокойнее, надежнее и легче, как всегда бывает рядом с Дереком.

Перестав сопротивляться собственным желаниям, Эмберли мягко сползла по стенке и оказалась на полу. Она запахнула плотнее куртку, обхватила колени руками, привалилась боком к подставке для обуви и спрятала подбородок в воротник.

Как же она устала! Устала от всего: от раздирающих душу и сознание сомнений, от чувства вины, от тревоги, от страха, от бесконечного напряжения. Она и так издергалась из-за этой чертовой игры, а тут еще и урод Шелдон. Все из-за него! Все-все!

Бессильно соскользнувшая на пол рука нащупала монтировку. Ворвись Шелдон сейчас, Эмберли не задумываясь пустила бы ее в ход. Напала бы сама, ударяла, не жалея, куда придется: по ухмыляющейся роже, по голове, пырнула бы в шею. Один раз, другой. Пока тот не понял бы, не осознал, пока не убрался бы ко всем чертям. Подальше! И насовсем!

Глаза закрывались, усталость наваливалась все сильнее – выдавливала из мира, накрывала абсолютными тишиной и темнотой.

Очнулась Эмберли от крика, а еще от нестерпимой боли – чьи-то цепкие пальцы вонзились, будто скальпели, в плечи.

– Эм! Ты почему здесь, Эм?

– Мама?

Танино лицо оказалось чересчур близко, глаза были удивленно распахнуты, губы изломаны.

– Эм, почему ты здесь? Возле двери. И одетая. Ты ночью куда-то ходила?

– Н-нет, – с трудом выдавила из себя Эмберли.

– Точно? – мать посмотрела недоверчиво, но с надеждой. – А то у тебя бывает. Что-то делаешь, куда-то ходишь и ничего не помнишь потом.

Действительно. Эмберли и сейчас плохо помнила, что произошло. Она спустилась, чтобы проверить, не вломился ли кто в дом, но никого не нашла, успокоилась и…

– Боже! А это еще что? – Таня заметила монтировку, лежащую у дочери под ногой. Подняла, уставилась на нее потрясенно: – Я так скоро свихнусь. Детка, что произошло?

– Мне показалось, что в доме кто-то есть, – неуверенно пробормотала Эмберли.