Игрушка (СИ)

Оставшись один, Чарнота поставил у стола саквояж, а сам подошёл к окну. Окна выходили во двор и он некоторое время наблюдал за двумя мужчинами, которые, стоя, у дровяного сарая, что-то горячо обсуждали. Глядя на этих людей, Григорий Лукьянович размышлял об особенностях 217человеческого восприятия: "Почему некоторый люди, ещё даже не познакомившись, а сразу после первого же контакта испытывают друг к другу антипатию? Вот и сестра Людмилы почему-то явно невзлюбила меня. И этот боцман на судне; ну что я ему плохого сделал? А ведь я просто физически ощущал его ненависть ко мне. Почему такое происходит? Но ведь также и симпатию одного человека к другому - совершенно незнакомых между собой и встретившихся впервые, невозможно объяснить. В этом отношении теряет смысл сословное деление людей. Внутри сословий неизбежна борьба, которая будет возникать именно по причине возникновения какой-то стихийной антипатии. Да, теория суха, но вечно зелено дерево жизни", - это шекспировское выражение, вспомнившееся Чарноте, было последним. Ход его мысли оборвала Людмила, которая не вошла, а ворвалась в комнату и только Чарнота успел на шум повернуться, как тут же оказался в двойных сладостных объятиях: и физических и обонятельных - в его ноздри ударил запах той женщины, о которой он грезил последние месяцы. Шляпка свалилась с головы Людмилы и, встав на ребро на плече у Чарноты, закрыла ему обзор. Когда же он левой рукой взяв её, осторожно положил на подоконник, то увидел в дверном проёме лицо старшей сестры. Оно отнюдь не было злым и ему показалось, что на глазах этой суровой с ним женщины навернулись слёзы. Дверь закрылась и они остались наедине. Людмила попыталась прижаться к любимому всем телом, а когда это у неё не получилось просто замерла шепча ему прямо в ухо только одно слово: "Гришенька! Гришенька! 218Гришенька!"

Он ощутил влагу на мочке своего правого уха и понял, что это её слёзы:

"Полно, полно, Люська, любимая, ну что ты так", - шептал он ей в ответ, продолжая крепко и нежно обнимать. Наконец, она затихла, успокоилась и когда отстранилась от него, то лицо её было в чёрных полосах от потёкшей с ресниц туши. Она, не обращая внимания на столь значимый для любой женщины факт, молча смотрела на него в упор и запах её дыхания продолжал пьянить его. Он обеими руками обхватил её голову, привлёк к себе и стал целовать в нос, глаза, щёки; а когда их губы слились в страстном поцелуе, он попытался снять с неё вязанную кофточку. Но она воспротивилась:

"Не здесь, Гришенька, не здесь", - прошептала она нежно, но твёрдо.

"Я, на твоё имя, - Тёмкин Евстратий Никифорович, сняла номер в гостинице. Сейчас мы поедем туда и там, там всё будет, - сказала она и тут же поправилась. - Не я сняла, а по моей просьбе это сделал Никита".

"Кто такой Никита?" - спросил Чарнота.

"Это мой муж, советский дипломат довольно-таки высокого ранга. Он это дело организовал. В советской России простому человеку с улицы в гостиницу поселиться сложно; особенно в Москве".

"Как это? Почему сложно?" - удивился Чарнота.

219 "Потом расскажу. Поехали, поехали - у нас мало времени, а поговорить нужно о многом ещё", - заторопилась Людмила, перед трюмо хлопоча над своим макияжем.

В коридоре Людмила сказала:

"Спускайся вниз, выходи на улицу и жди меня. Уйдёшь по-английски - не прощаясь. Я за тебя попрощаюсь".

Арбат середины двадцатых мало чем отличался от дореволюционного, ну, разве что, на рекламных тумбах можно было встретить агитационные листки новой власти, призывающие рабочих и крестьян готовиться защищать первое в мире их государство от посягательств проклятых империалистов.

Чарноте не долго пришлось ждать Людмилу. Она вышла из дома, подхватила его под руку и они пошли быстрым шагом.

"Куда идём?" - спросил Чарнота, с удовольствием вышагивая рядом с этой шикарной женщиной.

"Тут не далеко есть один переулочек с замечательным названием Сивцев Вражек, вот туда и идём. Там нас ждёт извозчик. Я не хочу чтобы соседи Натальи видели, что её сестра так шикует: ездит только на извозчике, да на авто. Зависть отвратительное качество. Не хочу дразнить гусей, то бишь - рабочих и крестьян", - сказала Людмила и тихо засмеялась.

"Есть зависть и она действительно отвратительна, но есть чувство справедливости. Я думаю, что у многих рабочих и крестьян России это 220чувство, очень долго просыпавшееся в них, в семнадцатом проснулось окончательно и вот сейчас каждый из них строго следит, чтобы обман большинства не пошёл по новому кругу".

"Ну и пусть следят, а мы всё равно поедем на извозчике", - озорно взглянув на любимого мужчину, сказала Людмила.

"Любезный, отвези-ка нас к трём вокзалам", - тем же тоном сказала она, когда они оба уселись в извозчичью пролётку, одиноко стоявшую на углу переулка и какой-то широкой улицы.

Извозчик тронул вожжи и лошадь с места пошла мелкой рысцой - застоялась.

Скоро открылся вид на Кремль. Стена и башни из красного кирпича как будто специально своим цветом указывали на то место, где ныне помещалось сердце нового государства.