Игры и люди

Обезьяна-гиббон выбирает себе упругую ветку и сгибает ее до тех пор, пока она не распрямится и не забросит обезьяну в воздух. Кое-как зацепившись за что-нибудь, она вновь и вновь повторяет это бесполезное упражнение, объяснимое одной лишь своей тайной притягательностью. Особенными любителями головокружительных игр являются птицы. Они камнем падают с большой высоты и раскрывают крылья лишь в нескольких метрах от земли, как будто вот-вот врежутся в нее. Потом взлетают ввысь и снова падают вниз. Во время брачного сезона самцы используют это упражнение в геройстве для привлечения самок. Особенным мастерством в этой эффектной воздушной акробатике отличается, по описанию Одюбона, американский ночной сокол[13].

Выйдя из возраста, когда дети играют в волчок и «золотой маис», катаются на санках, каруселях и качелях, взрослые имеют в своем распоряжении прежде всего эффекты опьянения и различных танцев – от учтиво-светского, но и коварного вихря вальса и вплоть до разных видов неистового, лихорадочно-конвульсивного дерганья. Примерно такое же удовольствие они получают, упиваясь высокой скоростью, например, на лыжах, на мотоцикле или в открытой машине. Чтобы придать такого рода ощущениям силу и резкость, способные воздействовать на организм взрослого человека, пришлось изобретать мощные технические приспособления. Поэтому не удивительно, что головокружение становится настоящей категорией игр в значительной степени лишь с наступлением промышленного века. Теперь его доставляют множеству охотников всякого рода точные аппараты, установленные на ярмарках и в парках аттракционов.

Разумеется, если бы речь шла просто о воздействии на внутреннее ухо, от которого зависит чувство равновесия, эти приспособления оказались бы слишком сложными и мощными. Но здесь вообще все тело человека подвергается процедурам, которых каждый опасался бы, если бы не видел, как другие толпой спешат их пережить. В самом деле, стоит понаблюдать, в каком виде выходит человек из таких машин головокружения. Они отпускают его бледным, шатающимся, на грани тошноты. Только что он вопил от страха, у него перехватывало дыхание и было ужасное чувство, будто внутри даже отдельные органы сжимаются от испуга, чтобы как- то укрыться от этого страшного натиска. Однако большинство этих людей, даже не успев прийти в себя, уже толпятся у кассы, чтобы купить себе право еще раз ощутить ту же самую пытку, от которой они ждут наслаждения.

Следует говорить именно о наслаждении, так как трудно назвать «развлечением» подобный восторг, больше похожий не на забаву, а на судорогу. С другой стороны, существенно отметить, что переживаемый шок настолько резок, что в некоторых случаях владельцы аппаратов привлекают наивных посетителей бесплатностью аттракциона. Они многократно объявляют, что «развлечение» ничего не стоит «еще только один раз». Зато со зрителей взимают плату за право спокойно наблюдать с высокой галереи за муками добровольных или обманутых жертв, подвергаемых опасным воздействиям или странным прихотям.

Было бы слишком смело извлекать из этого жестокого любопытства какие-либо определенные выводы. Такое распределение ролей характерно не только для данного типа игр, оно присутствует в боксе, кетче и в боях гладиаторов. Главное здесь – в стремлении достичь специфического внутреннего расстройства, мгновенной паники, обозначаемой термином «головокружение», и в несомненных признаках игры, которые с ним связываются, таких, как свобода принять или не принять испытание, его незыблемо-строгие пределы, отрешенность от остальной реальности. То, что испытание сверх прочего еще и служит предметом зрелища, не уменьшает, а лишь усиливает его игровой характер.

От шалости к правилам

Правила становятся неотъемлемой принадлежностью игры, как только она, так сказать, приобретает институциональное существование. С этого момента они составляют часть ее природы. Именно они превращают ее в продуктивный и принципиально важный инструмент культуры. Тем не менее в истоке своем игра представляет собой первозданную свободу, потребность в разрядке, одновременно развлечение и импровизацию. Эта свобода – ее непременная движущая сила, она лежит в основе самых сложных и строго организованных форм игры. Такая исходная власть импровизации и веселья, которую я называю paidia, сопрягается с идеей произвольно создаваемых трудностей, я предлагаю назвать ее ludus. Они в итоге и порождают разнообразные игры, которым можно без преувеличения приписать цивилизующую способность. В самом деле, они иллюстрируют собой моральные и интеллектуальные ценности той или иной культуры. Кроме того, они помогают уточнять и развивать эти ценности.