«Замечаю, что ему очень нравится делать пакости. Сегодня он завладел винной рюмкой и рюмкой для яйца. Винную рюмку он изо всех сил швырнул на землю и, естественно, разбил. Заметив, что рюмку для яиц ему не удастся разбить о землю, он сначала стал искать вокруг себя что-нибудь твердое, обо что можно было бы ею ударить. Подходящей для этого ему показалась медная ножка кровати; он размахнулся рюмкой над головой и нанес ею несколько сильных ударов. Разбив ее вдребезги, он был явно доволен. Чтобы сломать палку, он вставляет ее между какой-нибудь тяжелой вещью и стеной, потом сгибает ее и переламывает. Иногда он портит какой-нибудь предмет туалета, тщательно вытягивая из него нитки, а потом начинает терзать его зубами как можно более яростно.
Параллельно с этой потребностью в разрушении он также очень любит опрокидывать вещи, но при этом следит, чтобы они не обрушились на него. Так, он тянет на себя стул, пока тот не потеряет равновесие, потом внимательно смотрит на верхушку спинки, и когда заметит, что она валится прямо на него, выскакивает из-под нее и радостно ожидает падения. Так же он поступает и с более тяжелыми предметами. Скажем, у нас есть туалетный столик с тяжелой мраморной доской, и ему несколько раз с большим трудом удавалось его опрокинуть, ни разу при этом не поранившись»[118]
.Существует категория игр, основанных главным образом на повторении. Наблюдателя неизменно поражает их бесплодная монотонность, видимое отсутствие интереса. Еще более странным этот феномен делается из-за чрезвычайной широты круга играющих в такие игры. Я имею в виду пасьянсы, которые праздные люди раскладывают вновь и вновь, и игровые автоматы, чья практически мировая популярность задает не меньше загадок для ума.
В пасьянсах еще можно различить какой-то признак интереса, не столько из-за скудных комбинаций, между которыми может иногда колебаться игрок и которые не дают ему никакой тренировки в трудных или захватывающих вычислениях, – но потому, что каждой партии игрок приписывает смысл гадания. Перед началом игры, перетасовав карты и прежде чем «снимать» их, игрок задает сам себе некий вопрос или формулирует желание. Успех или неудача пасьянса дают ему как бы ответ судьбы. Впрочем, он волен играть снова, пока не получит благоприятный ответ.
Эта функция оракула, в которую, впрочем, редко кто верит, все же служит для оправдания деятельности, которая без этой уловки едва ли была бы способна развлекать. Тем не менее она остается самой настоящей игрой, потому что это именно свободное действие, осуществляемое внутри определенного пространства (в данном случае – что одно и то же – с помощью фиксированного набора элементов), подчиненное произвольным правилам, наконец совершенно непроизводительное.