Игры на свежем воздухе

– Я её берягу, – сообщил он, как только та скрылась в дверном проёме. – В первую очередь ня как жану, а как мать моих дятей. Моя мать прожила девяносто два года – я на неё смотрел и радовался. Хочу, чтоб и Нина так прожила и дятей радовала. Они как начнут языками бить с дочкой… Дочка всё жалуется, всё выплёскивает, что скопилось, и я чувствую, что ей это надо – нужна мать. – Пал Палыч задумался: всё ли он ясно выразил. – Для себя, конечно, тоже берягу, но и для дочки. Больше для неё. Дочка ей и внукóв подкидывает, а Нина их учит: и к школе готовит, и в огороде с ими возится, и читать… Вот прислали внуков на каникулы – и у них задание: порешать столько-то примеров, почитать столько-то книжек. Она это всё с ими сделала. Ня будь матери, у дочки забот прибавится – ей тяжалей станет. Поэтому у меня на первом месте – это мать моих дятей, а на втором – жана. А она, Нина, ня понимает и нервничает. И с головой у ней ня вполне – капризов много. А в сямье умней тот, кто первым уступит. Много ума ня надо – развестись… Ну, найдёшь другую, и что? Только хуже – и сямья другая, и все принципы. Поэтому спокойней надо, и глаза закрывать на нервы. А то у Нины, что ня по ней, сразу: возьму вярёвочку и повешусь.

Пётр Алексеевич не ждал таких откровений – семейная жизнь Пал Палыча казалась ему едва ли не образцовой, а тут – нервы, верёвочка… Или смеётся хозяин, водит за нос? Пётр Алексеевич задумался. А, собственно, бывает ли семейная жизнь образцовой? Взять Иванюту – его Марина, с которой он теперь в разводе, в свои тридцать два так истово предалась религии, как в свои двадцать два предавалась любви. Новообратившись, она изучала жития и церковный календарь с тем же самозабвением, с каким прежде изучала «Лолиту» и «Камасутру», а мужа побуждала к совместной молитве с той же страстью, с какой прежде побуждала к исполнению супружеского долга. Иванюту она называла толстым и ленивым, хотя и то и другое не соответствовало положению вещей: брюшка Иванюта себе не завёл – по крайней мере, сверх того, что допускалось возрастом, – а от совместной молитвы отказывался с таким возмутительным равнодушием, с каким никогда бы не отказался от исполнения супружеского долга. Или взять его с Полиной… Ну с какой стати Полина решила, что самое подходящее место для нахлобучки мужу – машина, где они вдвоём и он за рулём? Ведь он бывает горяч – а если не сдержится, вскипит и гнев сорвёт крышку? В этот миг в его руках их жизнь… Поразительная непредусмотрительность. И вообще: женщины – несдержанные существа, они не могут не влюбляться. Так уж устроены. Поэтому мужьям следует позаботиться о том, чтобы жёны, раз уж увлечение неизбежно, влюблялись в кошку, черепашку, собачку или любую другую игрушку. И на этом – всё.

Пётр Алексеевич взял из корзинки сушку, поражённую маковой сыпью, и поднял над блюдцем чашку с чаем.

Со стороны крыльца раздался стук в дверь, скрип петель и глуховатый, но твёрдый, без дребезга, голос:

– Хозяин дома?

– Здесь! – откликнулся, не вставая из-за стола, Пал Палыч. – Заходи.

В прихожей, изнурённые гнётом лет, шаркнули ноги, и в дверях кухни появился дедок лет семидесяти двух с седой щетиной на сухих щеках и дряблой куриной кожей на шее.

– Садись, Илья Иваныч. – Пал Палыч хозяйским жестом указал на свободный стул. – Чай будешь?

Увидев за столом Петра Алексеевича, старик деликатно смутился – на предложенное место не сел, от чая отказался.

– Всё сторговал? – хрустнул сушкой Пал Палыч.

– Всё, слава богу. – Илья Иванович несколько раз согласно клюнул носом, покрытым сеткой кровяных жилок. – Я, Павлуша, вот что… Помнишь, говорили?

– Опять, что ли?

– Давеча забыл сказать: опять. Приходил, проклятый…

Хозяин шумно отхлебнул из чашки.

– Уж ты, Павлуша, попугай его, – продолжил старик. – Просто разорение, ей-богу! Прежде на овсы ходил к богатому. И такая холера – как катком укатает. Сядет в поле на задницу, пяредними облапит овёс, обсосёт и дальше двигает. За ночь-то, чуешь, сколько он изъездит. Просто дыра для хозяйства. А тяперь на пасеку повадился. Крайний улей собьёт, разметает да все соты, что на зиму пчалáм оставил, выест. Катается по зямле, как его пчёлы-то язвят, а всё равно ня уйдёт. В другую ночь – снова крайний улей. Всякий ня бярёт – только с краю… Так и ходит. Я и жалезки выставляю – он запах жалеза ня любит, – и старые ватники развесил, чтоб человечий дух был, а он всё одно… Ня боится. Того гляди, скотину начнёт ломать.

– Большой или так сябе? – поинтересовался Пал Палыч.

– Как сказать?.. – почесал щетинистую щёку Илья Иванович. – Близко ня встречались с им. А Лёшка Аршин, из Вяхно, видал – столкнулись. Говорит: большой. Он ещё на овсы ходил, подстярегал его. Только мядведь хитрый – ня пришёл. Сам, должно, за Аршином следил.

– Подумаем, как быть.

Переминаясь в дверях с ноги на ногу, старик откланялся.