Каждый человек держит в памяти повесть о себе, которую сам себе и рассказывает раз за разом. Даже не отдавая себе в этом явного отчета, человеческое сознание постоянно работает над переложением, редактированием, переиначиванием или обновлением нарратива, объясняющего или извиняющего земные дела и поступки — и то, на что человек потратил отпущенное ему время жизни. Десятилетием ранее в повести, прокручивавшейся в голове Черити Дин, она представляла саму себя в роли жертвы. И у нее на то были все основания. Всякий ужас, какой только может учинить мужчина над женщиной, кроме разве что смертоубийства, кто-то когда-то над ней непременно учинял. После тяжелых третьих родов она перестала употреблять алкоголь обычным образом и начала его использовать. Выпивка помогала сделать повесть о себе более удобоваримой и даже в чем-то приятной.
По новой версии ее рассказа о себе, адресованного себе самой, ей ни разу в жизни не доводилось оказываться просто жертвой в чистом понимании. За всё, что с ней произошло, она в той или иной мере несла ответственность сама. По делу ей доставалось или ни за что ни про что — это, по новой версии, ни малейшего значения не имело: история ее жизни теперь практически полностью переключала фокус ее внимания с других на себя и с вещей, которые были ей неподконтрольны, на вещи, которые она могла контролировать. По новой легенде, она была послана на землю с определенной целью, и ее дело — не просто вычислить эту цель, но и сделать так, чтобы ничто не отвлекало ее от реализации этой цели. Новая история окончательно оформилась после того, как она заняла ответственную должность в окружном управлении здравоохранения. Ее темой была отвага, и это вынуждало ее всякий раз, когда она что-либо делала или не делала из страха, честно признаваться в этом самой себе. В сочетании с ее интересами и способностями это превратило ее в героического человека действия. И вдобавок она уверовала, что этот ее внутренний нарратив спас ей жизнь.
Вскоре жизненное предназначение Черити стало ясным не только ей, но и любому, кто видел ее в деле: она послана на землю вести битвы и войны против болезни. Быть спасительницей жизней, а возможно — и всей страны. Она оставила пост главного врача округа и выдвинулась на уровень штата, так как предчувствовала, что грядет нечто большое и ей нужно быть там. Перед самым отъездом она поведала одному из друзей, будто у нее такое чувство, что однажды она доберется и до Белого дома, а на изумленный встречный вопрос, с какой стати, ответила: «Потому что мне нужно это исправить».
И вот нечто большое пришло, и пришло оно именно так, как она себе это представляла в повести о своей жизни. Но кабинет ее оказался в пятнадцати ярдах по коридору от того места, где ей следовало находиться, чтобы сыграть решающую роль, которую она на себя примеривала. Осознание собственного бессилия произвело на нее нокаутирующий эффект. Ее низвели до статуса ничтожества, рисующего на доске свои математические выкладки дома по вечерам и обсуждающего их там наедине с собой. К концу января, входя в здание департамента и поднимаясь на лифте к себе на седьмой этаж, она взывала ко вселенной с единственным вопросом: «Ну почему ты не позволяешь мне делать мою работу?!» Изжитая, казалось, навсегда горечь вернулась. Подобного отчаяния она ни разу не испытывала за последние десять лет. «Я была единственной в системе здравоохранения штата, кто осмелился назвать пандемию пандемией, — сказала она. — Теперь со мною просто никто не разговаривал. А у меня даже справки не было, что я не умалишенная».