Иллюзия преданности (СИ)

А еще в лаборатории хранились красные линзы, которые просил сотник. Они были ему нужны настолько, что он предложил в обмен рассказать, за что умер Маррет. В свете новых обстоятельств Терри было еще любопытнее, что расскажет Риттау, а о чем будет молчать, несмотря на прямые вопросы.

Все это казалось таким важным еще позавчера. Ради «белого огня» Терри был готов на многое: он пек пирог, искал опытного техника из отдела отладки и согласился пройти через все испытания, которые придумает Келва, прежде чем допустить его на свои собрания. Ради «белого огня» и красных линз Терри подвел единственного друга. А может быть даже предал — если вспомнить, что Арри боялся, что не сумеет получить диплом со своим светляком, потому что с некоторых пор защититься можно только с оружием. Стоило оно того?

Он променял друга на какие-то дурацкие линзы и кнут, которых он, может быть, даже не увидит никогда. Какой кретин мог так поступить?

Терри запустил пальцы в волосы и сжал в кулаке, не жалея.

Все эти амбициозные, сложные планы теперь казались бессмысленно хрупкой пирамидой из карт: что ему с ними теперь делать, если прямо сейчас ему хочется выйти из окна, лишь бы больше никогда и ничего не делать в пользу короля?

Как жить дальше, если Эриен по-прежнему будет давать ему поручения и ждать результатов? Если рядом постоянно будут находиться такие люди, как десятник Паташ, Арания Парлас и Алек Римари, — что им стоит заставить Терри подчиняться приказам при помощи тех янтарных пилюль?

Матовый черный маятник качался из стороны в сторону. Мерно щелкал часовой механизм.

Терри думал. Ему больше ничего не оставалось, кроме как пересыпать в памяти сухие песчинки минувших дней и гадать, как все сложилось бы, поступи он иначе.

В какой-то степени, было даже приятно признаться себе в том, насколько все стало пустым и бессмысленным. Даже то время, что имелось в его распоряжении до утра — что с ним прикажете делать? Утром его будут судить, а за ним нет вины, он не помешанный. Если бы он своими глаза не видел, что досадная невиновность подсудимой ничуть не помешает судьям обвинить, наказать и отнять у человека все — он бы надеялся на лучшее.

С другой стороны, бакалавр боялся «стирания» ровно в той же степени, как и того, что его все-таки побоятся тронуть, и все останется, как было.

Терри отчаянно не хотел, чтобы все оставалось, как было. Он боялся оставаться один против короля и его людей, потому что отныне он знал, что ему за это будет.

Его мать подло подставили, оклеветали, изгнали и отравили. Его самого лишили имени и будущего. Это уже нельзя отменить. С этого дня Терри придется жить с осознанием того, что его жизнь и все, чего он в этой жизни добьется, станет принадлежать королю. Человеку, который способен уничтожить того, кого всегда превозносил как надежного соратника и верного друга. Родную кровь!

Каким же наивным глупцом он был, когда мечтал, что однажды король сдержит свое слово и сделает его советником! Какой прок от места в совете, которое боятся занять люди, имеющие голову на плечах? Об этом ему говорили искатели, а он не услышал.

Ход маятника внезапно напомнил Терри об имперских публичных казнях. За воровство отрубали руки секирой, за измену — голову. Он сжал правую руку в кулак. Была бы сейчас рядом хоть одна мерзкая рожа — бросился бы в атаку первым, без раздумий, скорее из ненависти к себе, чем к кому-либо еще. Но на счастье, он был совершенно один.

За неимением достойных противников, Терри боролся с собой. Обвинял себя. Тишина была его сочувственным свидетелем, она же выступала на стороне обвинения.

Тишина может быть очень громкой, если в груди дерутся скорпионы.

Терри молча следил за тем, как скользит острая черная стрелка по белому кругу, отмеченному делениями. Пожалуй, у него было столько же причин назвать себя идиотом, сколько есть делений на циферблате. Он начинал считать и сбивался на втором десятке. И постоянно возвращался мыслями к искателям, которые, кажется, с самого начала все знали.

И молчали.

Шеф-искатель, старая облезлая лиса, общался с Терри намеками, которые невозможно понять в семнадцать лет, да и в двадцать — та еще головоломка, особенно если не знаешь ключевого слова. Риамен готов был дать правую руку на отсечение: Фарелл всегда знал про яд и ничего не собирался предпринимать, а по-настоящему его интересовал только один вопрос: куда направились те деньги, которые украла советница.

«Якобы украла», — поправил себя Терри. Он настолько привык думать о матери, как о преступнице, что ему приходилось тщательно следить за своими мыслями и исправлять их, чтобы не свалиться в привычку осуждать ее. Его мать — такая же жертва обстоятельств, как и он сам. Об этом нельзя было забывать.

А кто настоящий вор?

Может быть, сам король?

Или все-таки Парлас с молчаливого одобрения короля?

Им ведь нужны были те немыслимые деньги, о которых говорил Стейнар. Те деньги, которых хватило, чтобы купить у Севера пророчицу и чтеца. Вряд ли советница Риамен одобрила бы такие расходы и такие основания, если бы король обсуждал их с ней.