Имени такого-то

Рот у Минбаха не закрывался, и Гороновский понимал, что так этот идиот справляется с перенапряжением, но слава богу, хоть руки у него не дрожали, и на том спасибо. Плохо было, что, как Гороновский ни старался подгадать, эти двое попали именно к Минбаху – просмотрел, прошляпил, был слишком занят одиннадцатилетней девочкой с осколком водопроводной трубы в животе. Девочка была в ужасном состоянии – кожа да кости, Борухов объяснил, что это одна из двух сестер-анорексичек Нестеровых, которых уже месяц кормили большей частью через зонд, только проку пока от этого было мало, – и на некоторое время Гороновскому стало не до Минбаха, тем более, что пожилая нянечка Жукова, естественно, впервые ассистировавшая при операции, держалась-держалась, да и грохнулась на пол при виде кишечника, – и надо же было, чтобы ровно в этот момент у Минбаха, разумно поставленного Гороновским на самые легкие случаи, как раз дошло дело до близнецов. К счастью, анорексичку уже можно было зашивать – и передать для этого, например, Завьялову; но тогда, успел подумать Гороновский, его бы тут же начали дергать, звать, спрашивать, и он бы точно не услышал ни слова из болтовни Минбаха, покончившего с Грушей и теперь возившегося с Ганиной рукой:

– …ведь в точности, совершенно в точности, как у сестры! И изгиб раны – в точности! И глубина – в точности! Вы только посмотрите, Елена Степановна!

Санитарка Клименко, которой сегодня тоже впервые довелось подавать скальпель, к счастью, не собиралась никуда грохаться, но наклонилась чрезвычайно низко над пациентом. «Ты еще лизни», – в бешенстве подумал Гороновский, но сейчас было лучше помалкивать.

– В точности! – восхищенно продолжил трещать Минбах, сводя края раны и продолжая штопать Ганю, у которого – Гороновский не сомневался – от этой штопки впоследствии образуется отвратительный шрам. – Это заслуживает изучения! Андрей Александрович, здесь некоторый феномен явно заслуживает изучения!

Тут уже было не отмолчаться, надо было сказать что-то, сказать быстро, и Гороновский сказал едко, зная, что Минбах немедленно испугается и заткнется:

– Вы про ваши методы штопки, Минбах? О да, они точно заслуживают изучения. Они, может быть, даже внесения в учебники заслуживают. На правую сторону иллюстраций.

Но Минбах, взвинченный Минбах, не услышал, и не понял, и не заткнулся – наоборот, он крикнул, чтобы Гороновский услышал сквозь стоящий в забитой операционной шум и звон:

– Я ведь еще кое-что заметил, Андрей Александрович! У них под локоточками маленькие царапинки – и тоже совершенно, полностью симметричные! А? А?!

Тут стало страшно, и пришлось остановиться, и подышать секунду, и напомнить себе одну очень важную вещь: Минбах туп. Он туп как валенок, он не догадается никогда. Вспомни, что ты думал в самом начале: ты думал: «Что у одной, то и у другого», ты думал: «Поцарапается один – возникнет царапина и у второй». Сколько дней у тебя ушло, чтобы заметить, понять, а потом и осмелиться? Он никогда не сообразит, он не допустит даже мысли. Успокойся. Действуй.

– Минбах, вы закончили? – спросил Гороновский таким тоном, что Минбах действительно обиженно замолчал, а потом сказал детским голосом:

– Ну закончил.

– Идите сюда и зашивайте девочку, – сказал Гороновский. – Кому же, как не вам, с вашей блестящей техникой.

Минбах обогнул два стола и молча принялся за работу. С чем с чем, а с умением выполнять приказы у него все было хорошо. Ганю увозили; ставили на его место каталку с кем-то еще маленьким, бледным, с перебинтованной головой, и Гороновский уже склонялся над этой каталкой, уже велел старику Копеляну, который еще во время «атаки мертвецов» на поле боя ноги пилил, заняться лицом девочки (швы у Копеляна получались божественные), уже кричал на Витвитинову, которая в реальности держалась молодцом и носилась по операционной не хуже самого Гороновского, но все время подвывала, и грозился, что если она не прекратит пачкать тут все соплями, он ей сейчас слезные железы удалит к чертовой матери, уже… Но все это время он думал, думал, думал грязненькую мыслишку о том, как ему повезло, как ему повезло с этой бомбой, упавшей ровно в этом месте, ровно в эту ночь, ровно в этот час, ровно в эту минуту, ровно в тот миг, когда котенок вскочил на подоконник.