Имени такого-то

– Так не там болит, где вы щупаете, – сказал Жжонкин. – Сгибать-разгибать болит, а где сшили – там нормально уже. А когда шили – мне палку в зубы сунули, полтора стакана водки дали и говорят – терпи, сейчас или никогда.

– А где ногу взяли? – спросил Гороновский.

– Бомбанули нас, – сказал Жжонкин с неохотой, – на берег меня оттащили. Госпиталь рядом был – три врача и девчонки. Говорят – резать. Я завыл, жена меня безногого не возьмет, говорю, я свою жену знаю. Тогда девчонка одна говорит, санитарка, тихая такая: «А ночи подождать можем?» – и ночью они на волка пошли, вдвоем, две малявки. А мне и отдариться нечем. Пообещал им – кончится война, приеду, каждую с ног до головы бусами обвешаю.

– А такого возьмет? – спросил Гороновский.

Жжонкин не понял.

– Жена, я имею в виду, – сказал Гороновский.

– Возьмет, – сказал Жжонкин уверенно, – я теперь позанятней других мужиков буду.

– Хорошо вам, – сказал Гороновский.

– А вы женатый? – спросил Жжонкин.

– Идите, занятный Жжонкин, – сказал Гороновский, и Жжонкин, на ходу одергивая штанину, ушел, а Гороновский закурил. Очередная швабра сунулась под ширму, и Гороновский заорал: – Я кому сказал!!!

Через несколько минут за ширму заглянул Синайский и сказал примирительно:

– Андрей Александрович, Милочка жалуется, что вы тут убрать не даете, а надо бы, ей-богу.

– Ну и найдите Милочкиной энергии какое-нибудь мирное применение, – сказал Гороновский. – Дайте мне три минуты спокойно посидеть, у меня обход сейчас. И скажите ей, если они со своей уборкой хоть одну капельницу у моих сдвинут, я ей самой капельницу в ухо поставлю.

Синайский огляделся. Витвитинова стояла у него за спиной, сгибая и разгибая сжатые в кулаки руки и покусывая губы, и была похожа на заведенную куклу, которой никто не играет. Полы были отдраены, стены вымыты.

– Так, – сказал Синайский. – Милочка, а ну позовите мне доктора Борухова и через три минуты будьте здесь.

– Мыть будем? – с надеждой спросила Милочка.

– Вы позовите и приходите, – мягко сказал Синайский. – Давайте-давайте.

Гороновского в «процедурной» уже не было. Борухов вопросительно посмотрел на Синайского.

– Милочка, а ну подите сюда, – сказал Синайский. – Подите-подите.

В углу «процедурной» стоял накрытый простыней электрошокер. Синайский снял простыню, бережно протер прибор ладонью и потянул за провод, ища конец.

– Возьмитесь, хорошенькая, одной рукой за одну палочку, а другой за другую, – сказал он.

– Вот так? – спросила Милочка, с энтузиазмом хватаясь за штифты.

Электрошокер тихо загудел. Борухов резко выдохнул, а потом сказал:

– Слабенько.

– Быстрее тогда, – сказал Синайский. – Вы первый. Милочка, вы язык за зубами держать умеете?

– Я могила, – сказала ничего не понимающая Витвитинова.

– Почему я? – сказал Борухов. – Вы придумали, вы и первый.

– Мы время теряем, – раздраженно сказал Синайский, смачивая две тряпочки в миске с водой, – ложитесь.

И Борухов лег, и виски его стали мокрыми, а потом все пропало, и в следующую секунду он получил отвратительный шлепок по лицу, и еще один, и еще один: он лежал на полу туалета, а крошечный человечек бил его синей книгой по щекам и с омерзительной усмешкой приговаривал: «Ну все-о-о-о-о, ну все-о-о-о-о-о». Борухов заметался и взвыл, Синайский сдернул «вилку» у него с головы, и Борухов со стоном сел на матрасе.

– Ну что, ну что? – встревоженно спросил Синайский.

– Не понимаю, – сказал Борухов и смял ладонью лицо. – Вроде прошлое, причем какое-то… Ложитесь вы, вдруг что-то лучше…

Но электрошокер больше не гудел. Витвитинова стояла, опустив руки по швам, ссутулившись и глядя в одну точку перед собой.

– Хорошенькая, вы что? – осторожно спросил Синайский.

– Тошно очень, – сказала Витвитинова шепотом. – Хоть вой.

Борухов с Синайским переглянулись.

– Хорошенькая, а ну прилягте, – сказал Синайский. – Ваш матрас вернули уже?

Витвитинова помотала головой.

– Ну на мой прилягте, – сказал Синайский. – Вы знаете, где я сплю?

Милочка безразлично кивнула.

Синайский высунулся из-за ширмы, окликнул Сутееву и велел ей уложить Милочку отдохнуть.

– Плохо, – сказал Борухов, когда они остались одни. – Маниакально-депрессивный психоз все-таки, с ярким дебютом.

– Спровоцированным известно каким событием, – согласился Синайский шепотом. – В Горьковске я ею займусь, дай бог. Что вы видели, расскажите?

Борухов помотал головой и сказал нехотя:

– Тот обморок приблизительно.

Синайский помолчал.

– Не хотите – ну и не надо, – сказал он, – это ваше право.

– В Горьковске работать будет сложнее, – прошептал Борухов, – и прятаться будет сложнее. – И продолжил очень осторожно: – Я вот думаю…

– Ничего вы не думаете, – оборвал его Синайский зло, – ничего вы не думаете, я вам это точно…

В столбик ширмы деликатно постучали. Большая Сутеева держала потухшую большую Витвитинову за локоть.

– Ну что такое? – спросил Борухов раздраженно.

– Не смогла я ее там у вас положить, – сказала смущенная Сутеева. – Там доктор Гороновский лежит, голову подушкой накрыл и на нас ругается. Сейчас ей матрас принесут, я уже попросила, сразу положу.

32. Тут, здесь